Зима. Вечер. Холодно и темно. За воротами, из вертикальных металлических прутьев, начиналась длинная узкая дорога. Где-то справа, за деревьями, виднелся силуэт заброшенной церкви. Какая же длинная дорога – засасывает ноги, как бесконечная снежная топь. Вот рядом показались две небольшие, полуразвалившиеся квадратные кирпичные постройки. Часовня и сторожка – именно в ней жила чеховская «ведьма», дьячиха Раиса Ниловна[3]. И словно продолжала она творить непогоду, прорвавшись сквозь время и границы книжных страниц, заметая снегом, кружа колючую вьюгу, заполняя всё вокруг своей бессильной яростью. Как-будто слышен был её плач в завывании ветра, разносящего безысходность по всей округе.
Очень длинная дорога – из прошлого в будущее. Там, позади, за воротами, осталось детство. Остался привычный, тёплый, комфортный мир. Хотя нет, не остался – он разрушался с каждым шагом, удаляющим от ворот.
Дорога упиралась в двухэтажное зелёное здание школы, похожее на особняк каких-то помещиков. Родители передали Вовочку воспитателям на улице – было время вечерней общей прогулки. Обитатели школы гуляли среди качелей, беседок и каких-то хозяйственных построек. Попрощавшись, он подошёл к гуляющим ученикам и попытался просто стоять, робко осматриваясь по сторонам…
– Ну и вот стою я, вокруг сами себя развлекают дети, кто во что горазд, и тут ко мне подходят два совершенно одинаковых типа, таких коренастых, и говорят: «Новенький?». Я говорю «да», и получаю сразу в бубен[4]. Потому что, оказывается, новеньких по какой-то причине нигде не любят. А это были два брата-близнеца, которые, как говорится, «держали там масть»[5]. Получаю в бубен, меня забивают, заталкивают в беседку, разбивают лицо до крови, и начинается моя прекрасная жизнь в этом заведении под названием Лесная школа.
Владимир машинально провел рукой, будто утирая кровь с носа. Авдеев продолжал делать пометки. Молчун оторвался от планшета и тоже следил за ходом повествования. Звонарь слегка покачивал сокрушенно головой из стороны в сторону.
– В Лесной школе всё было достаточно просто. Был распорядок дня, который никак нельзя нарушать, и был воспитатель. Высокий, тощий, с крючковатым носом, с залысинами и зачёсанными назад волосами. Всегда ходил в одном и том же. Коричневые ботинки, серые брюки, свитер на пуговицах в коричнево-серый ромб и рубашка, застегнутая на все пуговицы до горла. Методы у него были очень простые. Если ты, к примеру, не спишь на тихом часе, он просто брал палку – от сломанной швабры черенок – и бил тебя по голове, ну или ещё куда попадёт. Порядки, соответственно, тоже были такие – ходили строем, на приём пищи, на занятия – из развлечений это, наверное, всё. Хотя присутствовали некие походы на лыжах иногда. Суть, в общем, в чём? Конечно, я постепенно адаптировался. Во-первых, я понял, что если забиваться в угол, то в нём и проживёшь всё время – никто тебя из этого угла не вытащит. Понял, что есть разные способы избегать наказания. Лесная школа – а я там пробыл два года, второй и третий класс – научила меня всему: врать, курить, драться, хулиганить, обманывать. Всему тому, о чём мои сверстники, учась в московских школах, в то время даже не задумывались. Там просто были такие вот звериные законы. Постепенно я забыл обо всех своих болезнях. Потому что это был режим, свежий воздух, постоянные какие-то потасовки…
