– Сейчас мы с вами разделим зоны влияния, составим график патрулирования. Глядите вокруг себя внимательными глазами, замечайте непорядки и общими силами боритесь с ними. Увидите, что жизнь наша станет куда интереснее!
…В веселой, таинственной кутерьме пронеслись несколько месяцев – как не бывало. Тем более что единого штаба не было, потому что в районе за последнее время отыскать более или менее уединенное место стало трудно, скорее, невозможно. Завалы частично уже разобрали, на их месте или уже велось строительство, или только разравнивали площадки под него. На тех же, что еще оставались, трудились военнопленные, и влезть туда было сложно. Да и по шапке получить можно было совершенно спокойно. Поэтому назначались сходки во всяких интересных местах, обходясь паролями-явками. Так было еще загадочнее, и всем нравилось.
Ольга ликовала, но, как выяснилось, рано: в обществе помогальщиков зрел раскол – обычное дело даже при самом верном партийном курсе (как учит нас история). Причем иудушкой оказался не кто иной, как Приходько, а беспринципным подпевалой – хитроумный Маслов.
* * *
Супруги Остапчуки как раз возвращались с маменькиных именин с ночевкой. Проходя с платформы насквозь через дачный поселок, усмотрели возмутительный факт: на одной из пустующих дач прыгали и тряслись ветки красивой, усыпанной плодами антоновки.
– Ваня, глянь на этих гаденышей! Средь бела дня безобразничают! – возмутилась жена.
– Погоди, сейчас приструним, – пообещал Саныч, подбирая подходящую палку. И, будучи опытным городошником, от души залепил точно по одной из копошащихся на дереве фигур. Злоумышленники с горестным визгом посыпались с веток. Было слышно, как они трещат по кустам, разбегаясь, точно мыши из потревоженного мешка с зерном, стучат каблуками, взбираются на заборы.
И вдруг калитка распахнулась изнутри, и из нее, не торопясь, даже вальяжно, появилась нахальная фигура в куцем пальтишке, картузе и ботинках, просящих каши. Выглядел наглец вполне обычно, если бы не выпирающий причудливыми холмами живот: за пазухой было полным-полно чужих яблок, а он, гад, даже не думал прятаться.
Вразвалочку подойдя к Остапчукам, он скинул картуз:
– Мое почтение, Иван Саныч. Желаете? – И, вытащив из-под рубахи сочное налитое яблочко, протянул сержанту.
Этого Остапчук стерпеть не мог. Уточнив у жены, дойдет ли она одна, и получив заверение, что дойдет, он крепко ухватил воришку за холодное ухо и потащил, не слушая возмущенных воплей, прямиком в отделение.
А там уже было людно: Акимов разговаривал с возмущенной гражданкой Ивановой, в промежутках порыкивая на несовершеннолетнего Маслова, который сидел – нога на ногу, руки на груди кренделем и, задрав сопливый нос, хранил гордое молчание. Рядом с ним на скамейке стояла корзина, полная яблок. Антоновка – как разглядел Остапчук.
Гражданка Иванова излагала леденящую душу историю о пропаже новенькой, только что купленной сковороды «чугунной, нашлепка вот тут, на боку, арт-Сталинград, ручка ухватистая с дыркой для подвешивания, распиленная для удобства», которая была оставлена на общей кухне остывать после торжественного ритуала прокаливания.
– Новехонькая, – со слезами в голосе причитала женщина, – третьего дня купила. И без присмотра сковородка была-то – ну, от силы с полчаса, и никого чужого на кухне не было, дочка забегала чаю согреть. Что же такое творится-то, на нищету позарились! Только голову приподняла, граждане, старая-то сковорода еще от мамаши моей осталась, с до революции еще!
