– Не беспокойтесь, там и без нас справятся, – заверил доктор и, наконец, представился. – Лев Ибрагимович Свенгольц, профессор медицины. Так вам не интересно?
– Боюсь, любопытство мне выйдет боком, – иронично предположил Олег. – Давайте оставим всё как есть?
– А давайте решать буду я, – мягко возразил профессор.
Журналист понял, что просто так его отсюда не выпустят, и обречённо уселся обратно на койку.
– Я люблю свою работу, – заявил Свенгольц после некоторой паузы. – Люблю помогать страждущим. И у меня это, знаете ли, получается. Да и вы как-то не жаловались до сих пор, молодой человек.
Олега кольнуло смутное опасение, что в отключке он был дольше, чем кажется, и что в его организме основательно покопались. Однако никакой боли и дискомфорта не испытывал. За исключением подбитой челюсти.
Глядя, как парень прислушивается к своему телу, смешно шевеля конечностями, профессор искренне расхохотался.
– Да ну что вы, в самом деле! Вы меня не помните? Хотя какой там, двадцать лет прошло.
Его пациент всё ещё недоумевал, разглядывая знакомые постаревшие черты, пытаясь нащупать хоть что-то в памяти.
– Часики не жмут? – участливо спросил Лев Ибрагимович.
Олег давно не носил часов, но при их упоминании машинально глянул на левое запястье. Пусто, конечно. Только загорелая кожа из-под рукава и тонкий белёсый шрам… Воспоминание накатило резко, как ведро ледяной воды на голое тело…
…Лето. Деревня. Бабочки. Бабушкин двор. Мама развешивает бельё. Папа пилит здоровенное бревно бензопилой. Я откатываю в сторону круглые пенёчки. Папа обещал научить меня их раскалывать. Бабочки. Такие красивые. Одна кружится над бревном. Вот-вот усядется прямо на жужжащую пилу. Машу рукой, чтобы прогнать. Спотыкаюсь. Фонтанчик крови. Ужас в глазах папы. Истошный крик мамы. Бабочки…
После этого был месяц в больнице, который Олег смутно помнил. Что? Как? Почему? Позже ему говорили, что он запутался рукой в леске и сильно затянул, до самого мяса. Пришлось зашивать. Про отрезанную кисть родители договорились не вспоминать, а мальчик забыл и сам, как часто забывают особо стрессовые ситуации.
Теперь он смотрел на свою левую кисть, словно впервые. Сравнивал обе руки. Немного разный цвет кожи. Разная форма пальцев и ногтей. Разные вены. Разные линии на ладони… Как он раньше этого не замечал?
– А почему вы не пришили обратно мою? – тихо спросил Олег.
Свенгольц пожал плечами:
– Пришивать обратно – это ремесло. Пришивать чужое – это мастерство. Я уже тогда был мастером. К тому же повезло, подвернулся свежий покойник примерно твоего возраста. Жаль, «наверху» не оценили моих методов. Пришлось уходить в подполье. А тут как раз Криницкий пансионат прикрыли. Такой простор для работы…
– А если бы не прижилась? – пациент посмотрел на доктора с укоризной.
– У меня не бывает «если»! – уверенно возразил Лев Ибрагимович. – Я ведь мастер!
Олег вспомнил колченогого Макарыча и Петю с тонкой женской рукой.
– А что ж не по размеру-то шьёте? И никто не возмущается?
– Если выбор стоит между одной рукой и двумя, хоть и разными, все выберут второй вариант, уж поверьте. А для меня это переход от мастерства к творчеству! Шить не просто чужое, но максимально неподходящее, пусть где-то даже нелепое и гротескное. Такого, кроме меня, не удавалось ещё никому!
Свенгольц поднялся с табурета, гордо возвышаясь над всей палатой и над своим пациентом.
