Саньци. Хранители - страница 2

Наверное, каждый человек нуждается в ком-то или чем-то, кому можно было бы рассказать абсолютно все, без утайки, особенно если этот кто-то или что-то слушает молча, внимательно и не лезет со своими язвительными комментариями и без сомнения мудрыми советами. Для меня таким слушателем была моя тетрадка. Я нацарапала в углу сегодняшнюю дату – 2 апреля и, потому что на самом деле мало куда ездила, добавила как обычно – «Столица» и написала первую фразу. Я не задумывалась о том, что я пишу. Я просто думала, а рука скользила по бумаге, заполняя белое пространство моими каракулями. Конечно, было бы более удачным использование компьютера, но за компьютером мне почему-то плохо думалось, вернее, думалось, но почему-то не так свободно как на бумаге.

«Почему люди бывают счастливы или не счастливы? Что такое счастье?» – размышляла я. Конечно мои мысли о счастье были в какой-то степени идеалистичными, но разве желание быть счастливым это не стремление к чему-то светлому. Все это сложно. Я откинулась на спинку стула и наткнулась затылком на что- то упругое. Ничего не понимая, я оглянулась. Сзади, вплотную ко мне, стоял давешний блондин с улицы. Его рука потянулась к моему горлу. «Проклятье, такой симпатичный, а уже маньяк», – с тоской подумала я и ткнула острым стержнем гелиевой ручки в тянущуюся ко мне ладонь незнакомца. Тот, быстро отдернув руку и спрятав ее за спину, спросил:

– Можно с вами поговорить?

– Можно, – подумав разрешила я, – только без рук, без ног, – и почесав все еще саднивший лоб, добавила, – и без головы.

– Хорошо, – очень серьезно согласился он и, взяв стул за соседним столиком, спокойно сел напротив меня. Я с удивлением наблюдала, как собиравшийся сесть на этот стул посетитель плюхнулся толстым задом на пол и начал громко недоумевать по поводу: куда делся его стул. Вокруг него суетились официанты поднимая толстяка, отряхивая и подставляя другой стул. Незнакомец, не обращая внимания на то, какой переполох учинил, продолжил:

– Теперь уже бесполезно задавать этот вопрос, но все же, почему вы подняли это, – он, не отрывая руки от стола, показал на мою шею, – но еще хуже, что вы одели это на себя.

Несколько мгновений я ничего не могла понять, но вспомнив про медальон-капельку, взялась за узел шнурка.

– Если это ты потерял, так бы сразу и сказал, – пытаясь развязать шнурок, сказала я.

– Вы не сможете его снять, теперь он стал частью вас, – незнакомец продолжал пристально не мигая смотреть на меня. Смотрел не в лицо, а как бы разглядывал, как разглядывают незнакомый предмет. Меня бросило в жар и стало жутко не по себе.

– Вот еще новости, – разозлилась я на себя и на сидящего напротив меня шизофреника и, схватив тупой столовый нож, с усилием перерезала шнурок. – Вот! – положила я медальон на середину стола. Метал тихо стукнул о полированную поверхность. Вечерний воздух стал душным и, наверное, от заходящего солнца окрасился в малиновый цвет, сердце гулко стукнуло – раз другой, и остановилось…

Лант готов был прожечь взглядом ненавистный затылок, но старался смотреть в пол, чтобы Силли не заметила, что теперь он может освобождаться из-под ее контроля. Конечно, это еще не всегда получается, но теперь все чаще и чаще туманный морок расступался, и он начинал видеть мир в истинном свете. Лишь, когда Силли сжимала в своем твердом кулачке малюсенький кожаный мешочек с его – Лантовым сердцем, в груди нарастала нестерпимая боль, а глаза застилал серый туман, сквозь который мир казался неприятно скользким и ускользающим. Но теперь, когда он перестал быть абсолютным зомби, он чувствовал, что его сердце и воля по капле просачиваются сквозь стенки амулета, в который его заточила Силли, подчинив себе Ланта, и возвращается на свое законное место.