– Сидеть! – приказала Диана. И не позволила бренному телу коснуться кровати.
Меня схватили за оба предплечья в железные тиски, дёрнули и прижали к себе. Лицом в бюст.
– Сижу, – промычал я.
Ох, ты ж! Всю жизнь бы так сидел. Если бы башка не трещала… Что ж мы пили-то, интересно?
Это был первый насущный вопрос. А второй пытался прорезаться ещё вчера, но задать его было некому.
Первое стихотворение – про коня цвета единорога – я помнил хорошо. Не слова, конечно, факт исполнения. Летова помнил – но там исполнял я, тян подвывала. Потом она завела что-то про опавший клён. Потом про то, что один раз в год сады цветут. И вот в тот момент я встрепенулся. Не сказать, чтобы резко – кружка шла уже не помню какая. Но помню, что подумал – вот сейчас точно что-то не то! Надо задать вопрос. Прерывать тян не решился, но помнил о том, что надо бы его задать, довольно долго. Примерно минуту. Потом забыл. А потом забыл всё остальное – что было после садов, вообще не помню. Хотя что-то, судя по подначкам Дианы, определённо было…
Ладно, об этом подумаю, когда башка перестанет болеть. А вот вопрос, который хотел задать, наконец прорезался. Я нечеловеческим усилием воли оторвался от бюста Дианы и посмотрел ей в глаза:
– Откуда она знает стихи, которые знаю я? Про «один раз в год сады цветут» я точно слышал! У нас это песня, правда.
Диана пожала плечами:
– Ну… давно на свете живёт. Тебе сколько лет? – повернулась к тян.
Та покраснела и потупилась:
– Пятьдесят восемь.
– Ещё вопросы есть? – Диана повернулась ко мне. – Твоим родителям ровесник. И не такое помнит. Ты у меня одна, – вдруг с чувством прочитала она, – словно в ночи луна! Словно в степи сосна, словно в году весна!.. Тоже знаешь?
Тян с вызовом вскинула голову:
– Прекрасные стихи! Не понимаю, как можно их не любить!
– Да при чём тут мои родители? – возмутился я.
Цифра «пятьдесят восемь» к полу-то придавила. Но не сознаваться же?.. Я попытался надменно вскинуть голову, и в ней взорвался новый снаряд боли.
– Что, касатик? – нежно привлекая меня к бюсту, спросила Диана, – головка бо-бо?
– И денежки тю-тю, – простонал я. – Хватит издеваться! Есть от башки что-нибудь?
– Топор, – улыбнулась Диана. Но сжалилась. Бросила тян: – На столе, в свёртке. Похоже на фиолетовую жёваную морковь. Неси.
Тян принесла.
Ну… на листе лежала пригоршня фиолетовой жёваной моркови.
– Жри, – велела Диана, – поможет.
Я попытался примериться к кучке. Вилки не прилагалось. Ложки тоже.
– Э-э-э…
– Как же я с вами мучаюсь, – простонала Диана.
Скрутила принесенный лист в тугую трубку. Надавила. Из края трубки показалась фиолетовая начинка. Диана поднесла её к моему рту:
– На.
Я осторожно откусил.
Оказалось что-то, удивительно приятное на вкус. Свежее-пресвежее и пахнущее утренней росой. Понятия не имею, как пахнет утренняя роса, но ощущение было именно таким.
Я дрожащей рукой принял трубку и выдавил в рот ещё. Потом ещё. На пятом глотке понял, что головная боль ушла, будто выключили. Вместе с дрожанием рук, кстати. Благодарно проговорил:
– Офигеть!
– Обращайся, – хмыкнула Диана. – Всё, оклемался?.. Подъём!
– Подожди, – спохватился я.
На свежую небольную голову вопрос, который хотел задать, наконец сформулировался.
– Откуда она знает стихи, которые знаю я? – не хотел, но прозвучало, будто обвинение. И палец, которым ткнул в тян, тоже. – Извини, – поспешно оговорился я, – но, тем не менее! Откуда? – и уставился на Диану.
