Кто там еще у нас был? Ну, конечно, наша активистка, наша «в каждой бочке затычка» Лена Хитрук. Мне она, честно говоря, нравилась. Хотя бы потому, что благодаря ее активности я могла тихо и спокойно читать свои книжки. Лена была не только активистка, но и умница. Училась хорошо. Причем сама, без помощи папы и мамы. Они у нее работягами были, у папы семь классов образования, а у мамы пять. И папаша ее попивал систематически. Немного, но часто. Зря она в девятый класс не пошла. Могла бы и в институт поступить. Вместо этого она выбрала торговое ПТУ. Тогда это было престижно. Да, Леночка умела нос по ветру держать и быть в курсе. Как это у нас тогда называлось? Приспособленчество, вот как. С этаким оттенком презрения. А по-моему, нет в этом ничего плохого. Никому она своим приспособленчеством не навредила, только, может, себе. Я слышала, жизнь у нее не очень задалась. Мужья, разводы, дети без отцов. Наивная Лена была. Верила всему, что ей говорили. И люди, и пропаганда. Я думаю, она и сейчас такой осталась. А еще злобы в ней не было. И за это она мне тоже очень нравилась.
Кого еще я могу вспомнить? Ну, конечно, моя любовь Юрочка Синельников. Как же я в него была влюблена! Целых три месяца. Даже книжки на переменах перестала читать. Стояла у окошка и томно вздыхала. Юрочка мне казался идеалом мужской красоты. Кудрявый, глаза озорные, форма новенькая. А улыбка у него была… Глупая она была, вот что. Его математичка к доске вызывает примеры решать, а он не знает как, и улыбается. А в ноябре директриса заставила его постричься, и он стал похож на общипанного гусенка. Ну, и любовь моя к нему прошла бесследно. Какой он был по характеру? Умом не блистал, определенно. Но добрый был. Вежливый. Не подлый. Но хулиганить любил. Если я правильно помню, это он мышь в класс принес. Белую. Историчка как увидала ее, так на стол и заскочила. И юбка у нее при этом задралась выше, чем следовало. А под юбкой панталоны голубые. Вот уж мы смеялись! Просто до слез. Хотя, что смешного в голубых панталонах? У тетки, наверное, воспаление придатков было, она всю блокаду в Ленинграде прожила, вот ей и приходилось кутаться.
Глупые все-таки существа дети. И совсем не такие невинные, как принято думать. Многие злые, как волчата. Особенно когда компанией собираются. И мои одноклассники такими же были. Каждый сам по себе вроде и нормальный ребенок, а в стаде превращается в паршивую овцу. Как и я, собственно. И хорошей девочкой меня только папа с мамой назвать могли. Потому что не видели меня в компании сверстников.
Взять наши летние ссылки в Матрешкино. Я за Владом хвостом ходила. Книжки у меня отнимали, и из дому в десять утра выставляли. Иди, гуляй, деточка, здоровья набирайся. Вот мы с Владом и набирались. Курили, вино пили, от пива тоже не отказывались. Братец меня на четыре года старше, и когда мне десять было, ему уже исполнилось четырнадцать. А его приятели даже взрослее были. Взять того же Володю. Или Мишку с улицы Ленина. Они шли на озеро, и я с ними шла. Они пиво пили, и я не отставала. Они беломориной затягивалсь, и я кашляла, но курила. Весело было. Хорошо только, что всего три месяца в году. И, слава богу, что мама с папой о наших проделках ничего не знали. И я для них была хорошей девочкой. И до сих пор ею остаюсь.
А все-таки это здорово, что родители ко мне так относятся. Не осуждают никогда, чтобы я не сделала. Замуж за Толика собралась – они нам такую свадьбу устроили, все мои друзья до сих пор вспоминают. Разводиться стала – помогли квартиру разменять. В Матрешкино переехать захотела – папа с Владом стройматериалы закупили и избушку мою в божеский вид привели. Может быть, они в глубине души считали мои поступки неразумными, но я никогда не слышала от них ни слова укора. Как и братец мой. Он всегда говорит, что нам крупно повезло с родителями. Хотя, конечно, на мамочку иногда находит воспитательный бзик, и она пытается сделать из меня «настоящую» женщину:
