Сантьяго. Одна душа на троих - страница 7

Флинт прекратил маячить по кабинету и опустился на диван. Плеснув в стакан рому, он выпил его и вытер рот рукавом.

– Впрочем, это не имеет отношения к нашей истории, – продолжил он. – Если взять за аксиому утверждение о том, что в жизни все относительно, то пятнадцать лет, проведенные мною в тюрьме, можно рассматривать с абсолютно противоположных точек зрения, я бы даже сказал, с диаметрально противоположных – и как большое несчастье, и как возможность приобрести неоценимый жизненный опыт.

Флинт говорил спокойно, размеренно, его голос звучал убаюкивающе.

Стихия за окном несколько успокоилась, и я перестал вздрагивать от каждого раската грома. Дождь монотонно барабанил по стеклу. Я сосредоточился на рассказе Флинта, стараясь не пропустить ни слова.

– Большим несчастьем это было для моей семьи. Дочке только исполнилось два годика. – Голос Флинта потеплел. – Удивительная малышка, моя принцесса! А какой хитрющей была эта кроха! Очень уж она любила грудь… Ей было месяцев десять, когда она пошла. Ха-ха. Знаете, это такое потешное зрелище. – На лице Флинта блуждала блаженная улыбка, он унесся мыслями в свои воспоминания. – Вы даже не представляете, что придумала эта маленькая хитрюга для того, чтобы чаще получать грудь! Держась за кровать или еще за что-нибудь, она осторожно опускалась попкой на пол и тут же принималась громко плакать, будто она упала и ей очень больно. Естественно, жена подхватывала малышку на руки и пыталась утешить ее. Плач прекращался только после того, как жена давала ей грудь. Этот фокус Лиза проделывала лишь тогда, когда была уверена в том, что жена не видит ее хитрость с осторожным опусканием на пол. На меня дочка не обращала внимания, видимо уже тогда понимая, что я ее не выдам. Однажды, наблюдая за тем, как она в очередной раз проделывает свой фокус, я присел перед ней на корточки и, улыбнувшись, спросил: «И не стыдно тебе, принцесса?» Плач мгновенно прекратился, Лиза открыла глаза, посмотрела на меня и рассмеялась. Подоспевшая жена удивленно смотрела на нас. Я подхватил малышку на руки, прижал к себе и прошептал: «Это будет наш с тобой маленький секрет. Мы ничего не скажем маме, хорошо?» В ответ она крепко-крепко обхватила меня за шею своими тоненькими ручонками и положила голову мне на плечо…

На какое-то время Флинт замолчал. Я не произнес ни слова. Стряхнув выкатившуюся из глаза слезу, он продолжил:

– Безусловно, в том, что я попал в тюрьму, виноват только я. Искать в таких делах виновных на стороне – последнее дело. Человек любит обманывать, и в первую очередь, самого себя. Можно сколько угодно обманываться и оправдывать себя тем, что я лишь хотел, чтобы моя дочь ни в чем не нуждалась; можно изыскать тысячи причин, оправдывающих в той или иной степени мое преступление, но факт остается фактом – выбор делаем мы сами, и порой этот выбор приводит к непоправимым результатам. – Флинт наполнил свой стакан, осушил его и закурил.

Выпустив несколько колечек дыма, искусно вошедших одно в другое, он пристально посмотрел мне в глаза:

– Вы никогда не задумывались над тем, что самое большое зло в мир принесли вы, писатели?

Я хотел было что-то возразить на это нелепое обвинение, но Флинт жестом остановил меня:

– Нет, даже слушать не буду. Зло ведь само по себе безобидно, это всего лишь абстрактное понятие, когда-то придуманное людьми в попытке сблизиться с Богом. Увы, план провалился – этим они только отдалили от себя Создателя. Затем же, в глупой попытке самореализоваться, этой нелепой тщете, не обоснованной ничем, кроме прививаемых с детства эгоизма и самолюбования, вы возвели зло в культ, который культивируете на протяжении всего своего существования. Мало кого из вас интересует добро, хотя тоже ведь понятие относительное, да к тому же абстрактное до неприличия. Но нет, не нужно оно вам. Зато из зла вы сделали что-то выдающееся, вы даже придумали такое понятие, как «психология зла», и теперь распространяете его как инфекцию. Но если от любой другой инфекции лекарство можно найти, то от этой нет. Герои, созданные вашим воображением, разлетаются по миру, как болезнетворные микробы, и расселяются в умах миллионов, где трансформируются в силу с условиями социума, взрастившего эти миллионы, превращаясь совсем уж во что-то мерзкое, ужасное и предельно кровожадное. Но, – Флинт поднял указательный палец и потряс им, – первоначальный импульс посылаете именно вы, писатели. У меня есть к вам личная просьба. Обещайте, что выполните ее. – Он с надеждой посмотрел на меня.