4, 5, 6…
Долетел обрывок фразы мусора:
– …так пошли, прокатимся до отделения.
– На каком основании? – вырвалось у Иннокентия. Он тут же пожалел, что влез, но мусор оглянулся и скривил губы:
– Что-что?
– На каком основании шмонаешь?
– Да ничего, – пролепетал ананас, – я… я…
Мусор холодно улыбнулся Иннокентию.
– Вы, гражданин, закон сначала изучите, а потом уже лезьте.
– Верту… Сотрудник при обращении обязан представиться.
Улыбка мусора несколько испортилась, от искусственной вежливости не осталось и следа:
– Ты, дедуля, борзятины объелся?
Иннокентий набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.
– Никому лучше не станет, если ты его в отделение заберёшь.
– Я не понял, дедуля, мне твои документы проверить?
Иннокентий положил сумку на асфальт, достал паспорт и направление в уголовную инспекцию. Протянул.
– Пятнадцать лет в колонии строгого режима. За двух жмуров. А этот мальчишка еще и женщину голую не видел.
– Вообще-то видел, – вставил зачем-то паренёк, – но…
Мусор подозрительно смотрел на Иннокентия и не отвечал. Казалось, в его зажиревшем мозгу что-то не стыковалось, не срабатывало.
– Закончили? – спросил Иннокентий.
Тот кивнул.
– Так и быть. Поедете в отделение оба.
Аня вышла из больницы, ища по навигатору автостанцию. Этот район она знала плохо и откровенно злилась на Рыжего, который оставил ее здесь одну. Минуты две стрелочка тупила, кидаясь то в серёдку Феодосийского залива, то в Симферополь, а потом повела Аню через стоянку скорой помощи. Кто-то истерически сигналил, воняло выхлопными. Экипажи без конца отъезжали и приезжали.
Аня с трудом выбралась из этого ада к трапецевидному скверу, в узкой части которого застыл полубарельеф-полубюст советского деятеля: взгляд – печальный, причёска – лохматая, бородка – козлиная. Мимо деятеля шла девушка в кумачовом пальто и вертела головой, будто высматривала кого-то. Ветерок играл хвостиком её волос, полами изорванной, грязной одежды.
Аня хотела было пройти мимо, затем узнала:
– Алекс?
– Чё? – Саша оглянулась, хмурая, мрачная, насупленная. Несколько секунд она рассматривала Аню будто надоевшего комара, потом лицо в ссадинах разгладилось, на щеках возникли ямочки, на губах – улыбка. – А, чудовище.
Аня решила пропустить подколку мимо ушей:
– Ты знаешь, куда идёшь?
– А ты?
– Я серьёзно.
– Вперёд, только вперёд. Что, кстати, с рукой?
Аня посмотрела на бинты, подкрашенные запекшейся кровью, пошевелила пальцами.
– У тебя есть где остаться до суда?
– Ну явно не дома. – Саша похлопала по карману, из которого торчал сложенный лист. – Передай спасибо своему питекантропу.
Аня не нашлась с ответом, и они перешли дорогу.
Сюда, видимо, ремонтники не добрались – асфальт напоминал спину мертвого и покрытого пылью слона, с которого медленно сходила кожа. Дул холодный ветер, пропахший известкой. Справа тянулись дома в оттенках песчаника, по большей части одноэтажные, с бежевой черепицей. Менялись только вывески и памятные таблички вроде «Чебуреки», «Парикмахерская» или «Здесь жил великий композитор», «Здесь жил великий художник», «Здесь жил великий поэт». Слева желтели изгороди, стриженные под батон хлеба; за ними осыпались восточные руины, торчал ветками парк и белела буква «Я» с алым сердечком в кружке.
– Тебе нужна какая-то помощь? – спросила Аня.
– Ох, ну прекратите, сударыня.
– Что?
– Сама разберусь.
На последних словах Саша помрачнела, оглянулась. Аня отвела от лица волосы и проследила за её взглядом: «Самса», «Гемотест», «Аптечный склад» – ничего интересного. Кивнув с досадой, она ускорила шаг, как бы отделяясь в этой прогулке от Саши.
