Так убивается старая мать казака, провожая своего сына в войско. Разгульный и добрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку, а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила и ломает над ним руки и заливается горючими слезами.
(По Н. Гоголю)
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем, перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет казак, желавший, чтобы вся жизнь его была молодость. А между тем, степь уже давно приняла их всех в свои зеленые объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и только казачьи черные шапки одни мелькали между ее колосьями.
Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным теплотворным светом своим облило степь. Все, что смутно и сонно было на душе у казаков, вмиг слетело, сердца их встрепенулись, как птицы.
Степь чем дальше, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Малороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких степей. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дрок выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела па поверхности. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался в каком-то дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха, то пропадая в вышине, то мелькая одною черною точкою, то перевертываясь крылами и блестя перед солнцем. Черт вас возьми, степи, как вы хороши!
Вечером вся степь совершенно переменилась. Все пестрое пространство ее охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень пробегала по ней, и она становилась темно-зеленою; испарения подымались гуще, каждый цветок, каждая травка испускали амбру, и вся степь курилась благовонием. По небу изголуба-темному, как будто исполинскою кистью, наляпаны были широкие полосы из розового золота изредка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрагивался к щекам. Вся музыка, звучавшая днем, утихла и сменилась другою. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам м рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летели по темному небу.
(П о Н. Гоголю)
Погода была прекрасная, еще прекрасней, чем вчера, но жара не унимались. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как осенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением: они таяли, и от них не падало тени.
Мы долго бродили с Касьяном по ссечкам. Молодые отпрыски, еще не успевшие вытянуться выше аршина, окружали Своими тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни; круглые губчатые наросты с серыми каймами, те самые наросты, из которых вываривают трут, лепились к этим пням; земляника пускала по ним свои розовые усики; грибы тут же тесно сидели своими семьями. Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты.
