Мой мир замирает. И к тому первому несчастью добавляется это – необратимое. Но что значит отказавшая колонка, по сравнению с дворцовой люстрой?
За свою жизнь я видел тысячи звёзд, но представить себе дождь разлетающихся подвесок из богемского хрусталя, и алмазную россыпь на паркете Павильонного зала, я бы не смог даже в кошмарном сне. Брюллов со своей Помпеей просто отдыхает.
Всё остальное происходит, как в тумане.
Подбегает смотрительница зала. «Как, зачем, сейчас здесь будет Ельцин?!».
Я показываю пропуск, «Запишите, вот фамилия, отдел. Да я тоже бежал из-за Ельцина, у нас отказала аппаратура, тут рядом, в Георгиевском, и не заметил…».
Через секунды выбегают сотрудники Павильонного зала, меня просят быстро уехать в Тронный зал и заняться своим делом. Ведь у всех сейчас одна задача, и она главная. Женщина смотритель идёт впереди меня, направляя и указывая проход между люстрами. «Вас одного отпускать сейчас нельзя, иначе хрусталём будет усыпан весь зал, хотя, если честно, то Вы не первый… Для нас это самое больное место, да и разбились только нижние подвески». Огибая колонны, мы выходим на простор галереи, где зацепить уже ничего нельзя и моя спутница исчезает где-то сзади.
Я влетаю в Георгиевский зал, Коля хватает лестницу, и тут я сообщаю:
– Коля, я в Павильонном зале разбил люстру!
Но Коля ничего этого не слышит, он уже наверху, вставляет провод в гнездо замка, и Чайковский сообщает, что всё нормально, лебединое озеро стремительно разливается по паркету, поднимается к потолку, и маленькие лебеди, в своём классическом танце, быстренько уплывают подальше от российской власти.
Я выключаю музыку, и сверху раздаётся стеклянный хруст – это до Николая, наконец, доходит, что где-то недалеко рассыпались подвески и их осколки оказываются у него под ногами.
А уже через пару минут мы стоим на хорах и видим, как входит Борис Николаевич, его свита, директор Эрмитажа, и всё мероприятие, прописанное в протоколе, скользит, как по маслу!!!
Через полчаса торжества затихают, гости растворяются в эрмитажных залах, Георгиевский пуст, только наши микрофоны да уходящие сотрудники службы безопасности музея.
Тишина.
Мы спускаемся вниз, отключаем, убираем, и в этот момент входят электрики и просят лестницу.
– Ребята, – говорю я, – забирайте её скорее, она уже своё дело сделала. Чтоб она пропала, эта чёртова люстрокосилка.
Электрики удивлённо смотрят на меня, но я замолкаю. Не тот случай, чтобы трубить на весь музей. Мы прощаемся и уходим в отдел, однако наш путь, как, ни крути, лежит, опять же, через Павильонный. Делать нечего.
Мы входим под арку, я весь в напряжении, та люстра, что над нами, была не тронута, а моя крестница прямо впереди, но… она цела, на паркете чистота, кругом люди и, как, ни в чём не бывало, к нам подходит смотрительница:
– Ну что, сильно испугались? Успокойтесь, на такой случай у нас есть запасные подвески. Вы не успели дойти до Тронного зала, а мы уже всё заменили и убрали.
Я извиняюсь, всё объясняю, но понимаю, что эта рана ещё очень долго будет беспокоить душу и, просыпаясь по ночам, буду видеть летящие с небес алмазы. Да, не подумайте, что всё так просто закончилось. Нет, и вызывали, и писал объяснительную. Но это – рабочая случайность. Бывает.
«Два происшествия в один день, это уж слишком», – думаем мы, выходя из зала, но проходя у «Святой Троицы», вдруг, начинаем сомневаться в этом «уж слишком», и не зря.
