Я встал и насколько можно позитивней предложил:
– Тогда идем?
– Да, идем, – согласилась землянка и вышла из каюты. Я последовал за ней, отметив, что Милена не забыла запереть дверь. Присутствие на корабле огромного количества хорров вынуждало туристов осторожничать.
Землянка подняла на меня глаза, улыбнулась и… взяла под руку. Падение отменялось, жестокий удар о камни тоже, я опять парил по воздуху.
– Даже удивительно, – хмыкнула Милена. – Я тут почти ни разу не ездила на лифте. Все время пешком…
– Хочешь на лифт, пошли, – предложил я.
– Не-е-е! – в ее голосе звучал детский задор. – Пошли так.
– Есть еще один способ, – улыбнулся я собственной идее. Правда, был риск, что землянка опять не так поймет намерения.
– Какой? – попалась на удочку Милена.
– А вот какой! – я схватил ее, закинул на плечо и понесся по лестнице. Несколько проемов стоили пары минут.
Вылетев на «верхнюю палубу», я осторожно поставил землянку на ноги.
– Вот ты… – кажется, она не находила слов, пихнула в плечо и засмеялась.
Сейчас бы притянуть к себе, прижать и поцеловать… Я поспешно одернул себя. Теперь это удавалось все лучше и лучше. Вместо желаемого подставил руку не прекращавшей хихикать Милене.
Она приняла жест, и мы шагнули в оранжерею.
Я быстро догадался, почему Милена сомневалась – посетить ли это удивительное место. Ее тяготило шумное общество. Должно быть, землянка испытывала нечто подобное тому, что чувствовал после нескольких представительских полетов на разные планеты. Опустошение, желание уйти от общения хотя бы на несколько недель. Не выходить в свет, не слушать чужаков, не отвечать элегантными пассажами, поддерживая имидж королевского дома.
Именно поэтому я, посещая оранжерею полгода назад, (тогда корабль направлялся со Скальты – планеты эрисов – на Миориллию), вошел не через главную четырехметровую дверь, а через запасную. К ней же я повел и Милену.
Пришлось пригнуться – на существ моего роста черный ход не рассчитывали.
Неугомонные оравы туристов сновали по главным аллеям: широким, усыпанным электрически-ярким искусственным гравием.
Их разговоры, шуршание шагов долетали до нас приглушенным эхом, терялись в звонких брызгах поливальных машин, мерном гудении потолочных ламп.
Я вел Милену по тем тропкам, которые использовали работники, чтобы незаметно для экскурсантов ухаживать за садами. Флора со всех концов Галлактики требовала заботы чуть ли не круглые сутки. Когда заканчивался полив одних растений, начинался – других. Искусственное освещение менялось едва ли не каждые пять минут – на разных планетах не совпадали не только времена суток, но и их длина.
Мы в буквальном смысле слова нырнули в заросли буккерии. Это странное дерево напоминает тонкую белую паутину, выходящую прямо из почвы. Почти все, кто разбирался в биологии, завидев буккерию немедленно уточняли: а почему ее называют деревом? Где же ствол? А ствол, вместе с корнями, прятался глубоко в земле. Наружу выстреливали только бесконечные изломы веток. Произрастая из общего центра, они десятикратно раздваивались, сплетаясь друг с другом в невообразимые узлы. Вместо листьев растение покрывал зеленоватый мох.
Неспешно шагая по узкой тропке, на которой мы едва умещались, Милена, широко раскрытыми глазами изучала зелено-белое кружево. Я ненавязчиво придерживал ее, чтобы не наступила на влажную землю, промочив ноги.
– Буккерия, – я развел руки по сторонам: – Растет на Амлане – планете раграриев. У них вообще, по-моему, самая диковинная флора. Вот, идем, – потянул землянку чуть дальше. С куцей тропинки мы вышли на небольшую шестиугольную площадку, с тем же плотным покрытием, вроде очень жесткой резины. Вокруг нее девятью лучами расходились в разные стороны посадки икленгов, овов, зербры и прочих диковинок земель раграриев. Ветви высокого кустарника икленга напоминали змей, соединенных между собой. Да еще и окраску меняли – снизу вверх. От земли извивались толстые побеги розоватого цвета, с черными пятнами. Затем они плавно переходили в оранжевые, более тонкие, скрученные причудливыми узлами, с бело-черными кружочками. Еще выше ветки приобретали лимонный оттенок, а пятнышки мельчали.
