Не сразу, но мне удалось разглядеть хрупкий силуэт, забившийся в самую глубь высохшего кустарника. Её тело было изранено сухими ветками, а порезы покрыты свежей кровью. Анадж сжалась в комок и, обнимая колени тонкими руками, боялась поднять лицо, словно это было единственное безопасное для неё место – в собственных объятиях. Пробираясь к ней через терновник, являющийся лабиринтом, некогда цветущим и заполненным прекрасными цветами, я уже полностью перестал ощущать боль. Шипы проникали внутрь, и многие из них застревали в коже, напоминая о своём присутствии с каждым движением.
Только моя боль не имела никакого значения.
Моя боль сейчас – ничто в сравнении с той, что поглотила разум моей Луны.
Это заслуженная плата за обретение той, о ком я мог лишь грезить во снах. Я был готов на любые жертвы и лишения.
В памяти всплывали воспоминания о лучших моментах прошлого, проведённые здесь вместе с братьями и Новолунием в годы её становления и самого яркого свечения. Тогда ещё никто из нас не познал истинного предательства. В то время все мы ещё умели искренне улыбаться и дарить тепло другим. Именно тогда все мы научились мечтать и стали теми самыми мечтателями, что и сейчас помогают друг другу добиваться желаемого.
Наконец, преодолев эти беспощадные ограждения, я пробился к Анадж.
Вблизи она казалась всеми брошенным ребёнком, которого оставили в мире кошмаров, чтобы испытать на прочность. Она была тенью собственных воспоминаний и удушающим воспоминанием кошмаров всех своих рождений. На неё было невыносимо больно смотреть, и я ощущал себя никчёмным, ведь не мог сделать ничего в наших реальных жизнях, чтобы облегчить страдания моей Луны. Измождённое тело казалось скелетообразным, и я не мог ассоциировать это подобие жизни с чем-то по-настоящему живым. Её окружали сухие обломки веток и огромные многовековые корни не существующих в данный момент деревьев. Она словно была в плену, но всё ещё являлась хозяйкой.
Тело бесконтрольно грохнулось на колени, принеся дикую боль, но я не обращал на это внимания, прижимая дрожащее хрупкое тельце Анадж к себе, так отчаянно мечтая остановить её припадок. Едва не раздавив её крепкой хваткой объятий, я нервно стирал слёзы с заплаканного лица, но не имел в себе сил остановить собственный поток солёных капель. Моя Луна была так сильно напугана, что трусилась и не могла взять под контроль собственное тело. Я мог даже слышать, как бьются друг о друга зубы, напоминая тревожную мелодию загробного мира. Она была настолько обессиленной, что казалась невесомой.
Страх истощил её.
В этом воплощении она оказалась намного ранимей, чем когда бы то ни было, ну, или, по крайней мере, в этом воплощении она позволяла себе стать ранимой.
– Умоляю, не надо больше боли, – она едва проговаривала слова, задыхаясь собственными слезами и, сжимая мою футболку, оттягивала вниз, словно пытаясь растворить меня в потрескавшейся земле, напитав её. – Я не выдержу больше, – её нежный голос дрожал, и казалось, она в любой момент может потерять сознание… Если бы это было физической оболочкой…
– Я не сделаю тебе больно, – я уменьшил силу объятий, позволив Анадж лечь на мои колени. – Всё хорошо. Я пришёл, чтобы помочь. – Всё, что я мог в данное мгновение, гладить её голову, перебирая спутавшиеся пряди.
Вокруг нас медленно распространялся свет, позволяя немного ориентироваться в окружающем пространстве. Где-то вдалеке стали возгораться небесные цветы, которые теперь принято называть фейерверками. На мгновение мне показалось, что на холме я увидел силуэт наблюдающего за нами Муна. Это должно было быть видением, но я знал, что это был он.
