Счастье пахнет тобой - страница 8



зря хозяев поджидают
дачки у реки.
Бесконечный хвост пугает:
загустел затор;
ну когда же заморгает
чёртов светофор!
2010 Киевское шоссе

Какого цвета поцелуй

Тот поцелуй стал нежно розовым,
когда коснулся первый луч
зари румяной новорожденной
полуоткрытых милых губ.
Был поцелуй небес синей,
шатром высоким отражённый
в глазах возлюбленной твоей,
таких сияющих, бездонных.
Когда же солнышком лучистым
вдруг осветились пряди кос,
тот поцелуй стал золотистым
под золотым венцом волос.

«Истерзало душное сомненье…»

Истерзало душное сомненье:
тó ли мною принято решенье?
Издавая тяжкое хрипенье,
вместо очарованного пенья,
на диван упало настроенье, –
срочно надо что-то предпринять,
чтоб его, сердешного, поднять.
Может, скушать баночку варенья
с килограммом сдобного печенья?
И исчезнет душное сомненье:
тó ли мною принято решенье,
и, вскочив на ножки, настроение
мне весёлым голосом споёт:
«Верное решение твоё!»

«Я заросшею тропинкой…»

Я заросшею тропинкой
по душе своей бреду –
под трепещущей осинкой
отыскать свою беду.
Как та выглядит, не знаю –
на поганку непохожа –
по тоске её узнаю,
что морщинит сердца кожу,
да по запаху разлуки
увядающих цветов,
да по хриплым крикам муки
в гнёздах филинов и сов.

«Горевала, горевала…»

Горевала, горевала
и, в конце концов, устала
горевать
и рыдать я перестала,
и под нос тихонько стала
напевать:
про дарёные платочки,
про душистые цветочки
на лугу…
И улыбка появилась,
и надежда засветилась,
что смогу,
я, забыть ту осень, милый,
и далёкий вечер, стылый,
октября.
Подожду ещё немножко,
посмотрю из тьмы в окошко –
там заря.

«От горькой тоски ты устала?..»

От горькой тоски ты устала?
Ну что ж, посиди, отдохни
и радость, что на пол упала,
силёнки собрав, подними,
омой родниковой водицей,
с улыбкой взгляни на неё,
и радостью тут же простится,
что ты уронила её.

«Жизнь прекрасна, удивительна…»

Жизнь прекрасна, удивительна
и таких чудес полна!
Пусть порой течёт томительно
и бывает зла она,
часто хмурится и киснет,
как её не тормоши,
и плечом безвольно виснет,
и гнетёт в ночной тиши.
От неё мы ждём ударов:
иногда так сильно бьёт,
но как щедры те подарки,
что с улыбкой нам даёт.

Храм Христа спасителя

Там, где плавали
да резвилися,
стены славные
возносилися, –
там, где люд нырял
в муть поганую,
гордый храм стоял
в пору давнюю.
На святой приход,
по Россеюшке,
собирал народ
по копеечке.
Над землёю стон:
о пяти главах
был разрушен он
и повержен в прах.
И на Русь пошли
силы тёмные,
деревеньки жгли,
разорённые.
Не видал народ
хуже бедушек:
не жалел тот сброд
даже детушек.
С той чумной ордой
еле сладили,
напряглись спиной,
жизнь наладили.
Не боясь беды,
яму вырыли,
много тонн воды
в неё вылили.
Ты, народ, молись,
да в других местах, –
здесь же веселись
мужики в трусах.
На Россею прут
силы тёмные,
деревеньки мрут
разорённые.
Не мычат в хлевах,
тех, коровушки:
перерезаны
все Бурёнушки;
не родят поля
белый хлебушек –
не накормит мать
малых детушек.
Стал народ страдать
по Россеюшке, –
стал опять сбирать
по копеечке.
Новый храм стоит –
возвышается,
да душа болит –
надрывается:
не заменит он
тот, намоленный, –
по Россее стон
за тот, взорванный.

«Всё бывает и всё случается…»

Всё бывает и всё случается,
обретается и теряется,
прерывается, продолжается,
начинается и кончается.
Всё случается и бывает:
в мае снег на поля выпадает,
в январе землю дождь поливает,
и пустыню фонтан пробивает.
Всё бывает и всё случается,
всё случается и бывает,
только прошлое не возвращается,
и мёртвое не оживает.

«Дикий мёд на губах…»