– Что бы вам не подождать ее в холле? – таким же интимным шепотом ответила билетерша.
– Не могу! Я ждать не приучен!
Привратница, собрав рот в куриную гузку, сопела и думала. Господин Соловей решил ее подтолкнуть:
– А хотите, я у вас абонемент прикуплю – на десять занятий? Без чека…
Неверный ход. Круглое лицо билетерши тут же стало сходно с кирпичом.
– Идите вы… за справкой!
– Всё, всё! Непременно пойду! Завтра же! – замахал свободной рукой Соловей. – Извините!
Он выдернул из охапки толстую карминовую розу и быстро просунул в окошко билетерше.
– Извиняете?
Билетерша качнула головой.
Соловей сунул в окошко еще две розы. Билетерша нерешительно ухмыльнулась.
– Девушка, милая, вы же понимаете, как важен красивый жест!..
Билетерша пожала плечами. Богдан скормил ее окошку еще пару роз.
– Есть, допустим, я – и есть она… К ней просто так не подъедешь. А тем более если я в чем-то виноват… ну, вы знаете, мужчина перед женщиной всегда в чем-нибудь да виноват! Так?
Билетерша нахмурила подщипанные брови. Соловей метнул в окошко три розы.
– Я хочу к ней подойти эффектно. Поможете?
Билетерша, потупившись, пересчитывала подношения.
– Восемь… Надо ведь нечетное число…
Еще одна увесистая роза приплыла к ней под нос.
– Знаете, мне однажды… я еще замужем не была… подарили одиннадцать ирисов. А потом – ну, муж три розочки. Мама гладиолусы с дачи притащит. Подруга тюльпаны подарит на день рождения. В общем, больше одиннадцати – никогда! – Толстушка подняла на Богдана густо подведенные печальные глаза.
– Похоже, дамам в этом городе отчаянно не хватает роз, – хмыкнул Соловей. – Тринадцать пропустим… Как вам число пятнадцать?
Билетерша поджала губу.
– Семнадцать? Нет?! Да вы меня режете без ножа.
– А кто тут любит эффектные жесты?
– Вас понял.
Богдан отсчитал еще пук роз и, трагически вздохнув, вдвинул его в окошко.
– Сойдемся на двадцати семи.
На двадцати семи они действительно сошлись. Билетерша не только открыла турникет, но и вышла из своей стеклянной башни, чтобы показать Богдану дорогу.
«Забавно, в сущности, – думал Богдан, идя по прохладному голубому коридору, – ни в жизнь не могло бы такое случиться в какой-нибудь Италии или Германии. В Германии меня бы не пустили, раз по правилам не положено. А в Италии пустили бы и так, особенно если навесить на уши романтики… Но точно тетка на вахте не стала бы со мной так трепаться – разница статусов как-никак! Кто она – и кто я… В Москве разницу уже научились чувствовать, а здесь, в Домске, – пережитки советского равноправия… Хотя тетка – молодец! Едва полбукета не сорвала с меня… Так держать!»
Господин Соловей поднялся по двум лестницам, свернул три раза (кто другой заплутал бы, но он всегда отлично находил дорогу) и нырнул в неприметную дверь. Он оказался сбоку от длинной, почти пустой трибуны, на которой маялись несколько женщин с одинаковым выражением давней скуки на лице. То были мамочки, притащившие на занятие своих деток.
Перед трибуной во все вольготные пятьдесят метров вытянулась бирюзовая ванна бассейна. В воде было многолюдно. Восемь дорожек заполняли плюхи и всплески, в одном углу гомонили младшие школьники, в другом под дискотечную музычку споро махали ногами девушки, желавшие похудеть, а тощая тренерша, размахивая ногами на суше, подбадривала их ефрейторскими выкриками. Розовые пятки взбивали бурунчики, острые локти разрезали воду, разноцветные резиновые головы выныривали на поверхность, тесня друг друга, как овощи в булькающей кастрюле супа.
