Когда прилетели мы с Дорой в Летицию,
там были пугающие чудеса:
все индианки морщинолицые
рвали серебряные волоса
и завывающей пестрой кучей
на аэродромчике бились в падучей,
и слезопады
катились из глаз,
скулили собаки,
всем жалобно вторя, —
ну, словом, народного общего горя
был самодеятельный показ.
И наш Вергилий,
к всеобщему увеселению,
придумал подарок местному населению —
мой поэтический «рециталь»
на трех языках:
по-индейски, испански и русски
и от общественной самонагрузки
розой от радости расцветал,
поскольку явилась вся популяция,
с двумя почти голыми папараццами
(лучше всего умеющими щелкать
не фотокамерами,
а чуингамом,
но преисполненными тактом
по отношению к дамам),
со всеми стариками и даже младенцами —
словом, со всеми летициэнцами,
и даже вождь ожидался сам
чуть с опозданием,
как предполагает священный сан.
И сервированы были в раковинах моллюски,
и был принесен крокодил
для горячей закуски,
а чтобы он грех кровожадности понял,
вину искупя,
был водружен на гигантский шампур из копья,
а для любителей были
жареные пираньи,
здесь апробированные пирами,
и в автомобильных канистрах – жидкость,
которая всем прибавила живость.
И, утихомирив голеньких,
распрыгавшихся над костром,
наконец появился вождь,
рукой махнул,
и я грянул как гром,
читая среди индейского праздника
их зацепившую «Казнь Стеньки Разина».
Оказалось, что здесь
(в отличие от Минобра РФ)
поэзию любят.
И, хлопая мне изо всех человеческих сил,
«А нельзя прочитать еще раз то место,
где голову рубят?» —
охотник на крокодилов
меня вопросил.
И, ради простого народа
добавив мощности голосу,
я отрубил еще раз Стеньке Разину голову.
