В изумлении глядя на Шона, я не знал, что сказать. Молчание затянулось, и Шон опустил взгляд в пустую тарелку.
– Если я тебе мешаю, найду другое место, – он порывисто встал.
– Шон, сядь.
Мы, кажется, оба не ожидали, что мой голос прозвучит так резко, но Шон послушался. На его лице было смятение.
– Как тебе в голову только пришло, что я буду против? – Я рассердился и старался успокоиться. – Разумеется, ты можешь жить у меня.
Моей ноги коснулась лапа. Дизель посмотрел на меня и что-то пропел. Я погладил его по голове, чтобы он не волновался.
– Прости, пап, – Шон снова уставился в тарелку.
– И на сколько ты взял отпуск? Ты так похудел! Видно, что тебе пора отдохнуть, – я решил, что не дам сыну отмалчиваться, даже если каждое слово придется тянуть из него клещами.
Внезапно взгляд Шона стал злым.
– У меня бессрочный отпуск.
– Как это? Я не понимаю.
– Бессрочный. Отпуск. Это значит, что я уволился, – объяснил Шон подчеркнуто терпеливым тоном, сложил руки на груди и стал ждать моего ответа.
Зря я удивился. Нужно было самому догадаться, что означает этот внезапный приезд без звонка в середине дня в пятницу.
– И почему ты уволился? – Я старался говорить спокойно.
Шон расцепил руки, наклонился и потрепал Данте по голове.
– Не мог больше терпеть.
Когда Шон что-то скрывал и не договаривал, он всегда отворачивался.
– Что именно ты не смог терпеть? – Я решил, что если буду терпелив, то докопаюсь до правды.
– Например, их график, – Шон взглянул на меня. – Столько работы, что жить некогда.
– Кажется, поначалу тебе больше всего нравилась серьезная нагрузка.
На это Шон вскинулся, решив, наверное, что я его осуждаю.
– Я не боюсь нагрузок, и я выкладывался на сто десять процентов каждый день без выходных.
– Я вовсе не осуждаю тебя, просто вспомнил. И я не сомневаюсь, что ты много работал. Им повезло, что они нашли такого целеустремленного сотрудника!.
– Вот именно, я вкалывал как проклятый!
Шон немного успокоился, откинулся на спинку стула.
– Таких нагрузок никто не выдержит, – сказал я.
Шон, наконец, посмотрел на меня:
– Да, это была настоящая каторга. Сначала я был не против, что у меня совсем не остается времени, чтобы думать о…
Я знал, что он имеет в виду. Его мать умерла в то лето, когда он закончил первый курс юридического факультета в Остине[4]. На втором курсе я его почти не видел. Потом умерла моя тетя и оставила дом, Лаура уехала в Лос-Анджелес, а я решил вернуться в Афины. И бросил Шона одного в Техасе.
Надо же, я никогда не смотрел на свой переезд с этой точки зрения, а сейчас понял и был потрясен. Выходит, после смерти Джеки я так погрузился в свое горе, что не подумал о детях – и лишил их дома, где они родились и выросли.
Не оттого ли у нас с Шоном с тех пор такие напряженные отношения? Что я теперь ему скажу, как попрошу прощения? Но я ничего не успел сказать: Данте залаял, и мы оба вздрогнули от неожиданности. Он пританцовывал возле стула Шона.
– Извини, это он просится гулять, – сын встал. – Если его не вывести, он может сделать лужу.
Он взял пуделя на руки.
– Ничего, – сказал я. – Если ты не против, я пойду с тобой.
Я тоже отодвинул стул, Дизель недовольно заворчал.
– Это же твой дом.
Шон пошел вперед, а мы с котом вслед за ним вышли на заднюю веранду.
