– Как к нам попал?
– Не знаю. Уснул там – проснулся здесь.
– Ритуалы какие справлял?
– Да никаких ритуалов…
Тут я замер: а ведь не знаю, проводились какие-нибудь ритуалы, пока моё сознание в отключке пребывало, или нет. Может, пьяные реконструкторы вокруг меня весёлую джагу-джагу сплясали и псалмы во славу Бахуса[9] пропели? За лучшую жизнь, так сказать. А Вадик при этом в ритме вальса постреливал в воздух ну о-очень холостыми зарядами.
– Впрочем, я был пьян и не видел происходившего перед переносом.
– Переносом?
– В будущем перемещение сознания из одного человека в другого станут называть переносом.
– У вас это часто деется[10]?
– Нет, не часто. Наоборот, многие считали перенос невозможным, я тоже. Разумеется, ходили слухи, будто такое случалось, но доказательств-то нет. Писатели в романах, конечно, не раз его описывали, но каждый по-своему.
– А с Мишкой что?
– Не знаю, я с ним не общался.
– Что с ним могло случиться? Какие о том у потомков суждения сложились?
– Ну… коль я его не ощущаю, то он или хорошо спрятался – в этом случае есть вероятность его возвращения, – или ушёл навсегда, например в моё тело.
Она отвернулась и склонила голову.
– Ох, Мишка, Мишка! Боялась я за него. Слишком он всполошный[11] был. – Немного помолчав, знахарка продолжила: – Слыхала я об этом переносе, Галина рассказывала.
– Софа, э-э… ничего, если по имени буду обращаться?
– Наедине обращайся, а на людях зови Софья Марковна.
– Понял. Скажи, а можно ли связаться с ушедшим? Хочется узнать, что же с Мишкой произошло.
– Связаться можно, только нынче нельзя его тревожить. Время ему дать надо, пусть горячка уляжется.
– Что ж, так и поступим.
– Значит, тебе пятьдесят шесть лет. То-то ты нас с Машкой в оборот взял.
Да уж, кто кого взял в оборот, ещё вопрос. Я вон молчать думал в тряпочку о попадалове, а меня растрясли как грушу.
Приглядевшись на дневном свету, я уже сообразил: Софьин возраст вчера определён неверно, старостью тут и не пахнет. По виду ей от тридцати пяти до сорока лет или чуть-чуть больше. Хотя это для той жизни, в данном времени всё иначе, и к тому же проживание в лесу должно было свой отпечаток наложить. Да и тёмные круги под глазами, скорее всего, из-за моего лечения появились. А лицо красивое, точёное, нос прямой. Глаза ярко-зелёные. Из-под платка тугая коса по спине струится. Волосы каштановые, с заметной рыжинкой. И грудь… хм… есть.
Эх, подозреваю, лет десять назад сочным персиком была, мужчины, наверно, проходу не давали. Впрочем, она и сейчас ягодка спелая. Что ж до сих пор не замужем-то? Сегодня надела белую вышитую рубаху и сарафан новый, тёмно-синий. Интересно, для меня так принарядилась? Попытался представить её в одежде двадцать первого века. М-м, ещё чуток макияжа, и… я с такой не отказался бы по чашечке кофе распить… за завтраком.
– Как жить намереваешься?
– Жить? – Я с трудом выплыл из фантазий. – Сначала нужно обеспечить нас припасом на зиму, а там увидим.
– Ты, смотрю, надолго решил у меня обосноваться. Чё ж хозяйку не спросил? – Знахарка взглянула с хитринкой.
– Да вот, вижу, хозяйка помирать зимой собралась. Дай, думаю, порадую. В тесноте, да не в обиде, – не остался я в долгу.
– Хе-хе, помирать. Спасибо за радение. Жить я после смерти Снегурки и вправду не очень-то и желала. – В её глазах мелькнула грустинка. – Но коли в моём доме прижилась парочка шебутных мальцов, о худом и помышлять нечего.
