Слова Барака растревожили меня. Я прошел в свой кабинет, закрыл дверь и приблизился к разделенному надвое оконному проему. Дождь припустил еще сильнее, заливая стекло и не позволяя толком разглядеть Гейтхаус-корт. Я слегка поежился. Стук дождя, барабанящего в окно, неизменно воскрешал в памяти ту ужасную ночь, когда, ровно полтора года назад, я в первый и последний раз в жизни убил человека. Спасая собственную жизнь. И все равно ужасный предсмертный хрип до сих пор преследовал меня. Я глубоко вздохнул. Увы, от хорошего настроения вчерашнего вечера не осталось и следа. Может, ощутив себя счастливым, пусть даже ненадолго, я сам себя сглазил?
Бедлам, думал я. Само это название вызывало у жителей Лондона страх и отвращение. В течение долгого времени Вифлеемская больница являлась единственным в городе медицинским заведением, где лечили умалишенных. Хотя сумасшедшие были обычным явлением на улицах Лондона и почти у каждого горожанина имелись знакомые семьи, в которых кто-то тронулся умом, люди старались держаться от помешанных подальше. Их боялись не только потому, что считали опасными или, хуже того, одержимыми. Просто они являлись живым напоминанием, что безумие может настигнуть любого – внезапно и приняв одну из тысячи ужасных форм. Вот почему Роджер так боялся, что проявившиеся у него симптомы являются предвестниками падучей. В Бедлам, насколько мне известно, помещали только самых тяжелых больных. Некоторые были выходцами из богатых семей, другие содержались там за счет благотворительных взносов. А время от времени туда – с глаз долой – сажали таких, как Адам Кайт, оказавшихся костью в горле властей предержащих.
В дверь постучали, и Барак впустил супружескую пару средних лет. Я удивился, увидев, что вместе с ними в кабинет вошел и некто третий – священнослужитель в длинной рясе. Он был высок и худ, с густыми бровями, пышной седеющей шевелюрой и красным холерическим лицом. Муж и жена были одеты во все черное и имели подавленный вид. Маленькая хрупкая женщина напоминала птичку и еле удерживалась от рыданий. Ее муж был высоким широкоплечим мужчиной с обветренным лицом. Он поклонился, она сделала глубокий реверанс. Церковник окинул меня холодным оценивающим взглядом. Похоже, его не впечатлили ни Линкольнс-Инн, ни моя черная мантия, ни кабинет, заставленный книгами по юриспруденции.
– Я адвокат высшей категории Шардлейк. А вы, должно быть, мастер и госпожа Кайт?
Я улыбнулся, пытаясь помочь супругам расслабиться и почувствовать себя свободнее. Обычно сопровождающий бывает наиболее агрессивной стороной. Скорее всего, церковник, пожаловавший ко мне вместе с четой Кайт, является их приходским священником, и именно от него следует ожидать проблем.
– Дэниел Кайт, к вашим услугам, – представился мужчина, поклонившись. – А это моя жена Минни.
Женщина вновь присела и неуверенно улыбнулась.
– Мы очень благодарны вам за то, что вы решили потратить на нас воскресенье, – добавил Кайт.
– Пальмовое воскресенье, – с гримасой отвращения уточнил церковник. – По крайней мере, если уж мы оказались здесь, нам не придется лицезреть все эти папистские церемонии.
Он с вызовом посмотрел на меня.
– Я Сэмюель Мифон. Эта несчастная семья – мои прихожане.
– Прошу вас, садитесь, – предложил я.
Они рядком сели на лавку, причем Мифон оказался посередине. Минни нервно подвернула полы своего платья.
