Однако, нет. Тогда я всё-таки показал, что чувствую тревожное, но не Лильен. С Алисой и Настей мы уехали выступать на дне какого-то резко потерявшего смысл города. Не помню, куда все ушли со съёмных метров, но когда вернулись, я лежал на кафельном полу в гостиной. Просто лежал. Совершенно трезвый и безо всяких мыслей. Лежал принципиально для себя и никого не трогал. У меня не осталось сил разобраться в ситуации, и не осталось их, чтобы просто принять. Оказалось, для этого они нужны тоже. Иногда их нужно даже больше.
Картина со стороны совершенно странная, но дальнейшие действия по степени гениальности достойны легендариума Д.Р.Р. Толкина. Настя ложится рядом, не проронив вообще ни единого слова. Вот: упали и лежим. Этим она вынуждает меня встать и поднять ее. Спину охлаждать нельзя: ей детей рожать. Не моих детей, но чужих для меня не существует, и Настя это знала. Больше мы это никогда потом не обсуждали, но теперь я понял, как может выглядеть урок на всю жизнь.
По правде Настя сама лишь обиженный ребенок, скучающий по отцу. До сих пор, когда она садится ко мне на колени, в этом нет секса. Она девочка на новогодней елке, которой не достался подарок, и она прибежала к отцу. Сидит в костюме зайца и обижается на остальных детей. Только ей двадцать два года уже.
Тем не менее не все оценили её попытки жить, а не выживать. Одногруппники смеялись, и она пряталась. Зажимала руками грудь, пытаясь подавить паническую атаку, а в ответ: «Это потому, что никто другой тебя за грудь не держит». Едкий смех – оппоненты тоже что-то компенсируют. Очевидно. По полчаса Настя задыхалась на полу в полной темноте, и вот это уже небезопасно. Мало кто замечает, сколько труда за видимыми успехами. Проще высмеять, чем скорректировать принципы и присоединиться к благому. Так с ней и поступали. Сознание затапливало, как Изенгард.
Я понимал, что происходит внутри у каждой. Нигде так не одиноко, как на сцене. Микрофон – как валирийская сталь в потной ладони. Ты стоишь и хочешь себя съесть. И тут уж не работают ни осознанность, ни принятие. Срываешь пломбы с собственного самолюбия, а внутри пусто. Эго рассыпается на фракталы. Каждый раз, сколько бы ни выходили. Это не чинят, это не лечат. Толпа грабит бессовестно, как ребенок. Потом учишься не показывать, но молчать – не значит не чувствовать. Помните. За этим всем огромный объем работы, которого не видно. Как на федеральном телевидении: плюнули и пошли укладывать детей спать.
***
Только много позже я узнал, что в стране не существует института продюсирования, а в самой среде фактически отсутствуют профессионалы, несмотря на то, что соответствующие направления высшего образования существуют и достаточно популярны. В чём дело? В том, что возникает острая необходимость быть отцом, и никто технически не может дать вам этого навыка. Едва получив заветные корочки, люди быстро осознают, что не могут найти вход в индустрию или сталкиваются с тем, что все их инструменты бесполезны, если нет абстрактного мышления при высочайшем уровне ответсвенности. И людей нужно любить, но не всех, а конкретных.
Мы ругались с менеджерами, родителями, директорами. Жизнь летела мимо топорами. Пару лет в дорожном аду, где демоны девочек всегда были громче моих, я получил справедливо.
Было много моментов, которых не видно под вспышками фотокамер. Например, после выступления Настя уходит со сцены – я по коридорам иду за ней. Молодая звезда открывает дверь в гримерку, где нас ждут, и оседает на колени. Её трясет. Ногти соскребают лак с ножки стола.
