Вот как сработала Устя.
– Ты понимаешь, Денисов, – продолжал Сушняк, в который уже раз описывая операцию, – что такое Устя? Чудо! Отставим ее активность, есть она или нет, а сама-то Устя! Не треба расписывать? Чудак ты, Денисов. А кого же еще расписывать? Папу римского? Ты обратил внимание на ее фигурку? А если обратил, скажи, не гитара ль, а? Да я мог бы снять засаду, а как вспомню Устю, лежа в мочажиннике, то сдается мне, что утопаю в перине из гусачьего пуха. Я и голос потерял от думок. Нельзя так разогревать воображение. Отсюда и физическое изнурение и всякая хвороба…
Денисов внимательно выслушивал откровения друга. Что же тут нового? На заставе, пожалуй, не было человека, которому не нравилась бы Устя. Работала она в опасном селе, так как Скумырду бандеровцы избрали своим переправочным пунктом. На той стороне речушки, где воробью по колено, вплотную к иловатому бережку примыкало такое же село, откуда и тянулись нити во все концы Европы. В Скумырде бандиты вели себя тихо.
Устя была яркой девятнадцатилетней красавицей, смелой, порывистой и в то же время женственной. Она могла то накричать и даже пустить в оборот словцо, заимствованное у лесорубов или плотогонов, от которого уши вяли, то залиться краской от самой пустяковой насмешки.
Приезжала она на заставу верхом на игреневом трехлетке. Влетала в ворота карьером, осаживала конька у самого крыльца, у которого редко когда не толпились бойцы, расступавшиеся перед ней, проходила, стуча каблучками сапожек, изящная, с точеной фигуркой, обтянутой темно-синим трикотажным спортивным костюмом.
– Хлопцы, дэ Галайда? – громко спрашивала она. – Опять нэма? Бумаги повез в отряд? Славно! Дэ заместитель? Зацепа дэ?
Устя, как и положено главе «истребков» из Скумырды, ходила с наганом на узком ремешке через плечо.
Любой из молодых пограничников сложил бы к ногам Усти свое изнывающее истомой сердце, но путь был заказан. Лейтенант Кутай доводил до логической развязки уже полтора года тому назад затеянную им и точно распланированную операцию.
Свадьбу могли сыграть и сегодя и завтра, медлила пока Устя, слишком занятая любезным ее сердцу делом.
– Подожди, подожди, Жорик, – просила она, поглаживая его теплой ладошкой то по щеке, то по чубчику. – Не насладилась я свободою, Жорик! Ты же меня скинешь с седла, отберешь у меня «истребков», причалишь меня к корыту, а, Жорочка? Целуй меня, Жорик, при всех целуй, обними покрепче, пущай от зависти дохнут хлопцы!.. – И, веселая, вся будто сотканная из солнечных лучей, по-джигитски ловко бросалась в твердо-кожаное седло и уносилась в свою Скумырду.
С тоской посматривали ребята ей вслед, по-хорошему завидовали счастливому лейтенанту. Кутая уважали, ценили как опытного, расчетливого и смелого офицера.
Поговорив об Усте, два друга еще раз вспомнили о Строгове, увидев идущего в гору с наплечным мешком Магометова.
– Герой! – похвалил его Сушняк. – Помнишь, как он вызвался? «Дайте мне фонарь и пистолет, и первым сигану в яму…» – покачал головой, – а могли прошить его на сто дырочек, как пить дать, могли…
– Магометов не сдрейфил, – скупо согласился Денисов, так как ничего выдающегося не видел в его поведении. Так поступал он, Денисов, и не раз. Таков закон службы, долга – присягу ведь принимали. А как же иначе? За спину других прятаться?
В памяти Денисова возник майский день сорок пятого года. Страна всего четыре дня назад отпраздновала Победу, а у них на заставе боевая тревога: в соседнем городке бандиты ворвались на совещание актива и убили двадцать восемь коммунистов.
