– справка, подписанная председателем Комиссии, о том, что 3 и 9 февраля он наставлял судей, «дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали (приводили на память) свою совесть», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения…»;
– клятвенное обещание двух судей-корнетов, без даты, приговаривать и осуждать по воинским уставам «право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христовом» – к присяге приводил священник Зиновьевский;
– справка аудитора о том, что 6 и 9 февраля судейская присяга для напоминания прочтена («присутствующие на пред сего неоднократно при судах уже бывали»), а асессоры-корнеты к оной приведены;
– подписка подсудимых от 6 и 9 февраля о согласии с составом суда;
– определение Комиссии от 13 февраля об окончании расследования;
– рапорт аудитора от 14 февраля о необходимости провести дополнительные следственные действия, в том числе истребовать объяснения от «жены камергера Пушкина»;
– выписка из материалов дела от 19 февраля, в которой Комиссия, рассмотрев рапорт аудитора, определила, «дабы требованием оных (объяснений от вдовы Пушкиной) не расстроить её», привести дело к решению;
– подписка подсудимых от 19 февраля о том, что пристрастных допросов не было.
Мыслей о причинах дуэли, кроме тех, что у него уже сложились раньше, у Гребнева не возникло, и задерживаться на этом вопросе он не стал.
«Отношение военного министра к командующему Отдельным гвардейским корпусом, передающее распоряжение императора, имеет гриф “секретно”. Секретными являются и документы за первые два дня следствия, в которых сообщается о выявлении лиц, участвовавших в дуэли. Ещё председатель Комиссии судей наставлял участников процесса хранить обо всём тайну. Однако само военно-судное дело не имеет обозначенного уровня секретности. Получается, что в начальный период расследование производилось в условиях секретности, но в дальнейшем это не нашло подтверждения в присвоении секретной категории самому делу. Государственных секретов пока не видно, секретность первоначальных документов будем считать обычной бюрократической процедурой, – проговорил про себя Гребнев. – Кроме того, с 1820 года, а может, и с более раннего времени Пушкин находился под негласным надзором полиции, и материалы по вопросу надзора секретны.
До начала разбирательства по делу выполнены подготовительные действия. Председатель военно-судебной Комиссии, полковник, в соответствии с законом призывал всех “судить по совести” и своей личной подписью удостоверил данное обстоятельство в определении Комиссии. Члены её приведены к присяге. Для тех, кто ранее уже неоднократно участвовал в судебных заседаниях, текст присяги зачитывался для напоминания. Два корнета, назначенные судьями в первый раз, принимали присягу впервые. К присяге приводил священник. Принимая присягу, как того требовал закон, он предупреждал “об ответе за дела свои на Страшном суде Христовом”, что подтверждено его подписью в клятвенном обещании судей. Полковник самодеятельностью не занимался и знал, о чём под протокол надлежало говорить с назначенными судьями, – продолжал рассуждать Гребнев. – Священник тоже следовал принятому порядку. То есть закон требовал от судей при исполнении судейских обязанностей обращаться к совести, а церковь – помнить об ответе за дела свои на суде перед Богом. А что, собственно, имеется в виду, когда в присяге говорится о людских делах и о Божьем суде за них? – думал Олег Петрович. – Что такое “людские дела”, понятно. А что значит “суд Божий”? Это означает, что придёт время и судить будет Бог по закону Божьему. Надо понимать, присяга призывает: “Совершая дела свои, соблюдай закон Божий”. Это, конечно, ясно людям того времени. А что значит “жить по закону Божьему”?»
