Селлтирианд. Серые сумерки - страница 8

На другом конце Дорниана, возле кромки грязной воды, прислонившись плечом к сырому камню причала, и глядя на бледный диск среди туч, беззвучно смеялся Глендринт.

Скиталец все еще слышал осыпавшийся звон стекла, прижимаясь грудью к холодному каменному полу. Сверху немилосердно что-то давило, и только по невнятной ругани он понял, что это была не глыбы обвала, а друзья, придавившие его всей своей тяжестью к полу.

– Гелвин, несмотря на свой рост, ты весишь не меньше старого лося! – прохрипел Эйстальд, с трудом пытаясь перевернуться.

– Да ведь я куда легче шелкового платочка! – тут же отозвался бальтор. – Это вон Таркель, будто камнями набит!

Наконец, куча распалась, и только Таркель, еще бледнее обычного, тихо бормотал и постанывал, не в силах подняться на ноги. Осторожно помогая придворному подняться, Эйстальд оглядел все то, что смогло проникнуть сквозь портал вслед за ним. Кроме двоих друзей, остального оказалось не много: три изрядно потрепанных котомки, да некогда роскошный плащ магистрата, который свисал теперь лохмотьями с Таркеля, заменяя тому и накидку, и окровавленную перевязь.

Перед ними простирались недра некой, по виду, обширной пещеры. Причудливых форм и размеров тянулись пики и кривые колонны камня, закручиваясь веретенообразной спиралью или сплетаясь на манер девичьей косы. Ни одного духового окна или светильника не заметил скиталец своим скорым, но цепким на детали осмотром, и все же пещера была наполнена равномерным освещением. Казалось, сам воздух был обернут завесой света, в котором колебалась едва заметная пыльца серебра. Медленно вдохнув полной грудью, Эйстальд, впервые за долгое время, почувствовал умиротворение. Его удивило только то, что он воспринял это ощущение как должное, точно именно сюда он стремился всю свою жизнь. Испытывая покой, смешанный с трепетом от слишком долгого ожидания, скиталец интуитивно сжал рукоять клинка, твердо решив для себя, не сходить с ума дальше.

Бальтор же вовсю втягивал воздух, шумно и с придыханием, как над ароматным рагу:

– Во, как разит! Аромат такой, будто прямиком из горнила кузни, где лунное серебро с пылу-жару подходит. Смотрю, дружок, тебя повело, – с тревогой взглянул он на друга. – Личико-то румянится, как опосля пятой кружки!

Нахмурившись, Эйстальд собирался с мыслями, которые, точно назло, вытекли из его головы ручейками усталой беспечности.

– Мы совсем рядом с крупным истоком, такого дурмана я не испытывал и после двадцатой кружки! – сказал он, уже толком не понимая: то ли он придерживает Таркеля, то ли сам держится за него.

– Ты давай, не раскисай! Как веслами махать, да в зеркала прыгать, так самый первый, сил тогда за троих было!

Вымученно улыбнувшись, скиталец оглядывал детали пещеры. Собственно, кроме камня, который не брезговал уподобиться растительным формам, главное, что притягивало взор, была сферическая поверхность, видневшаяся за камнями неподалеку. Хотя изначально она не казалась сферой, а лишь едва заметным изгибом, с гранями преломлений. Необычность цвета и текстуры, похожей на чешую или, быть может, омываемая кристальными водами, призывно сверкала она своими причудливыми отражениями. Множество туманных догадок пронеслось в голове у скитальца, и все они пугали, поскольку в тот самый момент он понял, что видит перед собой ничто иное, как глубинный исток лунного серебра!

Бальтор завороженно наблюдал за подвижной поверхностью и не находил слов. Никто не находил. Вся эта пещера, все тайны, даже могущественные Башни – казалось, что они все были здесь для того, чтобы укрыть и сохранить эту безупречную форму, непостижимую субстанцию, от завистливых глаз и желаний. Все стремления к познанию и обладанию, все надежды и чаяния далеких предков, непроницаемым куполом накрыли реликт ударной эпохи. Могучие Башни были всего лишь попыткой проникнуть в суть этой субстанции, совладать с нею. Но здесь и сейчас все трое видели лунное серебро в его истинном облике, которое, столкнувшись с невероятными температурами, сумело сохранить свою целостность и не распалось омертвевшей рудой, той самой, что лишь редкими крупицами добиралась к поверхности за бессчетные века.