Семь грехов радуги - страница 22

Завораживающее зрелище! Очень увлекает… если, конечно, происходит с кем-то посторонним.

– Гхы… – Пашка издает жалкий горловой звук. – Вы, эт самое, ну, пили чай?

– Чай! – кричит в истерике старушка и выходит из транса. Прямо таки выбегает…

В Пашке срабатывает инстинкт следователя с приставкой «пре».

– Остановитесь! – кричит он, лихо запрыгивает на сцену и, миновав ее наискось, врубается плечом в маленькую дверь. Поздно! Заперто. Стучит по двери кулаком. – Откройте!

– Уйди-ите! – плаксиво доносится с той стороны. – Христа ради, уйдите! Не пила я никакого чая!..

– Откройте! – в растерянности повторяет Пашка – и только приглушенные всхлипывания в ответ. Оборачивается к нам, медленно бредет к краю сцены. Если бы я с таким видом подходил к краю, допустим, платформы в метро, меня давно бы уже остановила дежурная по станции или какой-нибудь бдительный сотрудник милиции. Пашку останавливать некому, он и сам в некотором роде милиционер.

Но неужели же и у меня вчера вечером на мосту была такая же физиономия?!

– Смотри, не грохнись, – предупреждает Маришка, когда Пашка, не заметив, что сцена кончилась, пытается продолжить путь по воздуху. А я протягиваю ему руку, помогаю спуститься, спрашиваю:

– Ну, теперь поверил?

– Ч-чему?

– Тому, что каждому да воздастся по грехам его. Причем, похоже, скорее, чем мы думали.

– Ерунда. Нормальная реакция на какой-нибудь аллерген. Вернее, не нормальная а… эт самое, аллергическая. Через полчаса все пройдет. Было бы время – сам бы проверил.

– Реакция-то нормальная, но почему цвета разные? Вчера-фиолетовый, сегодня – синий.

– А он, значит, был… – Пашка косит глазами на дверцу позади сцены, – с-синий? А мне показалось, ну, эт самое…

– Разве менты не дальтоники? – вздыхает Маришка.

Я морщусь: сколько раз можно повторять: Пашка – не мент! И слышать в ответ: «Да? А кто тогда? Красавец, умница, душа кампании?!!»

Пашка тоже морщится и от этого привычного действия немного приходит в себя.

– Чушь! – убеждает он и лезет во внутренний карман за пакетиком-склейкой, где надежно, как в сейфе, хранится весь наш немногочисленный «вещдок» – рюмка с отпечатками и календарик-закладка. Сбившись в кучку, рассматриваем закладку.

Синий цвет – «ложь, лжесвидетельство».

Перевожу на Пашку полный снисхождения, даже переполненный – еще чуть-чуть и плеснет через край! – взгляд. Ну, что, съел?

Вот так вчерашние скептики, столкнувшись с чужим обидным неверием и проникнувшись желанием переубедить любой ценой, лишь бы стереть с лица это выражение спесивого всезнайства, забывают о собственном скептицизме и становятся носителями… если не апологетами идеи.

Пашка молчит и глаз не поднимает. Беззвучно шевелит губами. Пережевывает.

– В общем, эт самое… телефоны администратора я списал, – во второй раз, сам того не замечая, повторяет Пашка, весь какой-то усталый, взъерошенный и как бы уже никуда не спешащий. – Буду позванивать в течение дня. Если, значит, что узнаю…

– Ага, – киваю и распахиваю перед Пашкой дверцу с водительской стороны. А то он в таком состоянии – сам не догадается. – Если узнаешь, сразу же звони.

– Позвоню… – Пашка начинает садиться в машину, забирается в нее по пояс и тут внезапно передумывает, лезет обратно. Разводит на груди лацканы пиджака, как будто хочет снять его, не расстегивая, оттягивает в одну сторону галстук, а в другую устремляет вздернутый младенческий подбородок и весь подается ко мне.