Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга - страница 19

Горголи тихо засмеялся.

– Да, вы у нас филантроп известный! Что, кстати, с тем крепостным поэтом? Я в «Ведомостях» видел и в «Северной почте».

– С Сибиряковым? Уже почти всю сумму собрали. Правда, полковник Глинка с утра начал воду пить для того, что на чай денег нет. Так, Федор Николаич?

Глинка, все еще глотающий воздух, был захвачен врасплох и смутился.

– Ваше сиятельство! Ведь надо же что-то делать для несчастных…

– Погоди, душа моя, – остановил его Милорадович и ненадолго задумался. – Иван Саввич, вы нынче к Лопухиным на бал появитесь? Великий князь Николай с супругой там будут, а у меня с ним, как он бригадой командует, отношения не задались.

– Не могу, Михаил Андреевич, – с явным огорчением ответил обер-полицмейстер и указал на тихо переговаривавшихся англичан. – Этих господ еще обедом угощать, а у меня работы невпроворот.

Милорадович выколотил трубку о перила крыльца. Убрал в кисет, свернул его и бережно спрятал в карман.

– У вас три дня, Иван Саввич. Как поеду в Павловск, при случае представлю ваш филантропический прожект государыне Марии Федоровне, а пока – честь имею откланяться.

– Благодарствую, ваше высокопревосходительство, я пришлю с проектом, – с некоторым сомнением ответил Горголи, озабоченно прикладывая два пальца к шляпе.

***

Ночью ему приснилась Верона. Обрывочные, торопливо уложенные в память картины старинного городка, приписанного Австрии, но такого по-настоящему итальянского. Узкие улочки, белостенные палаццо, фонтаны, и дом Жульетты, к которому он, как мальчишка, улизнул из лагеря в первый же день, бросив полновесный флорин ушлому черноглазому проводнику-оборванцу, с того дня бессменному своему камердинеру Тарантелли, и долго стоял, замерев, вслушиваясь всеми чувствами, будто надеялся напитаться красотой старинной легенды.

Апшеронский полк тогда отлучку своего генерала не выдал. Впрочем, и сам он успел вернуться в расположение раньше, чем понадобился корпусному командиру Розенбергу. Торопясь обратно из города, размышлял еще о вестготе Аларихе, даже не подозревая, что в скором времени русскому войску предстоит преодолевать Альпы, имея, в отличие от варваров, противника и впереди, и сзади.

Но почему сейчас вдруг Верона? Прорицатели и духовидцы числят сны настоящим как неосознанные видения будущего и прошлого, но он-то не духовидец и не прорицатель! А нападение нечистой силы или вторжение колдуна в мысли точно заметил бы. Сны его всегда были простыми картинками воспоминаний, обычно возникающими под влиянием событий прошедшего дня.

Совсем не странно, что ему часто снились сражения. Бывало, всю ночь виделось, как льется с неба Италии стена воды, перемешивая верх с низом, а при пробуждении во рту стоял кислый привкус размокших ржаных сухарей – их единственной приличной пищи, которой так удивлялись скупые на кормежку австрийцы. Бывало, снились разбитые тропы Сен-Готарда, ледяные глаза горных дев, скрип колес, натужные вздохи артиллерийских тягловых мулов, и страшный, невообразимый холод, когда руки прилипают к железу, и остается лишь радоваться, что ложка солдатская, деревянная – сунув в рот, оторвешь без мяса. Снились Вильна и Букурешти. С болью в сердце – оставленная Москва и зарево пожара в полнеба.

О наступлении до Березины снились кошмары – голодные, утратившие человеческий вид французы, что скреблись во все ночи в избяные окна или выползали из леса к кострам с вопросом «Здесь, что ли, сдаются?» Подбородки и ногти у них были в почерневшей запекшейся крови, своей из трещин на коже, но очень часто чужой. Тогда он просыпался в холодном поту – и снова видел их, оборванных и обмороженных человекоядцев, снова мысленно считал посиневшие детские трупы по обочинам дорог и снова, уже будучи в ясном сознании, разворачивал в памяти батареи по сорок орудий под Красным против колонн маршала Нея, что отказались от сдачи.