Но вернемся из шестидесятых в конец тридцатых, на Чусовую. Мама проучилась год в вечерней школе у Дмитрия Хороших.
И вот фотография семьи Хороших и мамы среди них, а дяди Бори нет с ними, он в это время в Москве в МИИТе.
Окончив школу с отличным аттестатом (—Хоть я и дура была, но не настолько, чтобы по второму разу не вытянуть на пятерку даже геометрию, – объяснила мне мама свой успех в учебе), хотя, я думаю, требования в вечерней школе были ниже, чем, в Батуми, и то, что дядя являлся директором школы тоже играло свою роль, в общем, мама получила отличный аттестат, и поступала как медалистка, прошла собеседование и стала студенткой во втором медицинском в Ленинграде. Шел сороковой год, на носу была война с Германией и блокада.
Свой первый курс и последующие за ним события, начало войны, блокаду, все это мама описала сама. Она вела дневник в осажденном Ленинграде, но он потерялся, и она восстановила его по памяти. И я на два года передаю слово маме и прикладываю ее дневник к этой повести.
За все время блокады бабушка не имела никаких вестей от дочери, почта не работала, и бабушка, заглушая тревогу, стала потихоньку тянуть Беломорканал.
В войну в аптеке работать было тяжко, вернее страшно, развелось много морфинистов. После наркоза морфием во время тяжелых операций, раненые попадали в наркологическую зависимость. Кроме наркоманов было много не владеющих собой контуженных людей. Во времена моего послевоенного детства людей, неадекватно реагирующих на внешние обстоятельства, обзывали контуженными:
«Ты, что контуженный?» – часто было на языке, а сейчас ушло совсем.
Морфинисты врывались в аптеки, иногда с оружием, требовали наркотиков. Бабушка не пережила такое нападение, но они случались в городе, и ночные дежурства были тревожными.
В апреле 42-го года мама была эвакуирована из Ленинграда, по Ладожскому озеру, знаменитой дороге жизни. Они чудом проскочили по тающему льду, их транспортная колонна была последней в ту весну, после них дорогу закрыли. Мама была уверена, что еще одну зиму она не пережила бы.
Выехав из Ленинграда в апреле, мама успела до летнего наступления немцев проскочить Северный Кавказ, буквально через две недели оккупированный немецкими войсками.
И вот, наконец, Батуми, мама, отец.
Всю оставшуюся жизнь мама чувствовала себя счастливицей, ей удалось выжить, когда сотни тысяч умерли, и это одно уже было удачей.
Отдохнув в родном городе у мамочки и немного отъевшись, насколько это было возможно на редиске с хлебом, мама поехала в Тбилиси, и восстановилась на третий курс медицинского института. Летом 42 года перед отъездом она еще успела поработать на санэпидемстанции, погонять крыс в порту, проверять пшеницу и другие продуктовые грузы. Все справки о своей работе где бы то ни было мама хранила всю жизнь. Пожелтевшие полоски бумаг с лиловыми чернилами времен войны, и послевоенных лет… целую связку этих справок и выписок из приказов нашла я после смерти мамы все в том же синем ридикюле.
В Тбилиси мама проучилась четыре года и в 46-ом получила диплом врача. Почему-то эти годы учебы выпадают у нее из рассказов, видимо, после потрясений ленинградской блокады скудная, но терпимая жизнь в теплых краях не запечатлелась. Училась и училась себе, училась легко и всегда получала стипендию, а летом прирабатывала в Батуми. Мама восстановилась на третий курс, и было ей 21 год.
