– Ну и отлично, за чем же дело стало? – подхватил последнее ее слово подвернувшийся Павлук. – Валяй себе… Эй, вы, команда! – прикрикнул он на не в меру расходившуюся молодежь. – Тише вы! Валентина нам сейчас изобразит нечто.
– Валечка! Валентина Денисовна! Валентина, милая! – послышалось со всех сторон и Лелечка, бросив пианино, кинулась на шею сестры.
Валентина вышла на середину комнаты и, скрестив руки и обернувшись к старшему брату, спросила:
– Павлук, как ты думаешь, что мне прочесть?
– «Дары Терека» валяй! «Дары Терека»! Это у тебя так выходит, что хоть мозги в потолок!
– Или «Старую цыганку» Апухтина, – попросила Лелечка.
– Лелечка, – с упреком произнес лохматый медик Декунин, знавший барышень Лоранских еще с детства. – Ну, зачем она вам? Вы сами – воплощение молодости, и вдруг «Старая цыганка»! И потом, неужели же вы Апухтина Лермонтову предпочитаете? А?
Лелечка сконфузилась, залепетала что-то, оправдываясь, но на нее яростно зашикали со всех сторон, потому что Валентина уже начала:
«Терек воет дик и злобен
Меж увесистых громад,
Буре глас его подобен,
Слезы брызгами летят»…
Валентина читала прекрасно, с тем захватывающим выражением, с экспрессией, свойственной только очень немногим натурам. И куда девались ее холодная сдержанность, ее спокойствие! Пред молодыми слушателями стояла новая Валентина. Бледное лицо ее слегка заалело, зеленые непроницаемые глаза сияли теперь горячим блеском. Что-то радостное, сильное и непонятно-влекущее было в ее чудно похорошевшем лице.
Молодые слушатели словно застыли, восторженно сиявшими взорами устремясь в прекрасные, горючие, как звезды, глаза Валентины.
И вдруг чей-то незнакомый, чужой голос произнес за ними:
– Как хорошо! Как хорошо вы читали!
И вмиг сладкий дурман восторга, охвативший молодежь, рассеялся. Сон прошел – наступила действительность. Все разом, как бы по команде, обернулись в ту сторону, откуда слышался голос. В дверях стоял неизвестный молодой человек, лет тридцати, высокий, стройный, белокурый, в безукоризненном сюртуке и изящном жилете. Белоснежные воротнички и манжеты с блестящими запонками, небрежно повязанный галстук, – все в нем поражало особенным аристократическим изяществом. Его светлые глаза спокойно и остро смотрели с бледного лица, обличающего породу. Тонкие губы улыбались смелой, положительной улыбкой. Видя общий переполох, молодой человек с любезной улыбкой отделился от двери и прямо подошел к Валентине, смотревшей еще затуманенными от вдохновения глазами на неизвестного никому пришельца.
– Простите великодушно, – произнес он приятно ласкающим слух мягким голосом, – простите, что невольно оказался непрошеным свидетелем вашего чудного чтения, но так как прислуга, открывшая мне дверь, сказала, что у вас гости, то я рискнул войти без доклада в ваш приемный день.
– «Приемный день»… «Без доклада»! Слышишь? – незаметно подтолкнул Павлук Лелечку, растерявшуюся при виде такого важного гостя, и юркнул за ее спину, силясь удержать обуревавший его смех.
– Я – Вакулин! – делая вид, что не заметил общего смятения, произнес посетитель. – Вы были так любезны занимать моего отца в продолжении года своим дивным чтением… Нет ничего удивительного, что мы не встречались, так как я возвращался домой только к десяти часам, а иной раз и позднее, тогда как вы кончали свои занятия в девять. Теперь же я являюсь по предписанию отца и решаюсь беспокоить вас, Валентина Денисовна, только в силу его усиленного желания.
