Еще через небольшой промежуток времени превратилась в младенца и голубая Дурга, последовав вслед за Рати и влившись в дружное сообщество Андреевых я. С ее же розовой половиной произошло нечто прямо противоположное – то же, что случилось с Андреем: тело ее начало увеличиваться в размерах, лишилось одежд, затем на этом теле возникли волдыри, которые вскоре превратились в малюсеньких младенцев, покрывших всю поверхность кожи и фактически составляя всю внешнюю оболочку.
Далее Андрей почувствовал, что из его существа вырывается какая-то сокровенная частица и устремляется в сторону Дурги, также становясь частицей ее природы.
«Вот что означает космический Пуруша, – подумал Андрей. – Никогда мне был не ясен этот образ, в частности, зачем он нужен, если существует Брахман! А вот, оказывается, что это такое. Только я считал, что Пуруша один, а их, оказывается, двое.
– Совершенно верно, два – мужской и женский Пуруши, – прозвучало в его сознании, – и хоть оба они означают два противоположных принципа, вечно влекомые друг к другу, тем не менее каждый из них состоит из множества мужчин и женщин. В сумме же, тем не менее, загадочным образом получаются два противоположных космических пола.
Именно космических… теперь оба Пуруши немыслимых размеров висели в беспредельном космосе и вокруг них закручивались спирали галактик. Андрей почувствовал непреодолимое желание к этой своей космической половине. Он был вселенский Адам-Кадамон, а она – его вечная супруга Лилит, но что-то мешало их соединению. Одновременно Андрей ощущал, что в его существо врывается какое-то новое я, гораздо более древнее, иное, чем все его прежние составляющие. Какое-то время множество его символических и ноуменальных, но все же человеческих я боролись с этим чужаком, когда вдруг одновременно у всех них произошло осознание: это никакой не чужак, это их более древний брат, фундамент, магистральный стержень. В этот момент Андрей перестал быть Адамом-Кадамоном и с интересом сконцентрировал суммы своих вниманий на этом новом Я, забыв о только что столь желанной ему космической Лилит. И как ответ на это суммарное внимание, по всей вселенной пронеслось гулким вихрем: «Я – Тор, прими эстафету, землянин!». И тут Андрей ощутил, что его космическое тело лопнуло и миллионы маленьких я разлетаются в разные стороны, во все уголки Шаданакара.
Одновременно он понял, что время немыслимым образом обернулось вспять, но словно бы его обратный ток хлынул по другому руслу, не повторяя в обратном порядке судьбу Андрея. Это была другая, альтернативная судьба, и тем не менее его собственная, как ручеек, вливаясь в русло большой реки так же становится этой рекой и единым целым с сотнями других таких же ручейков. Итак, время хлынуло обратно и по тому, насколько этот поток был силен, Андрей понял, что путешествие будет очень дальним. Последнее, что он увидел, погружаясь в небытие, это женская ипостась Пуруши, призывно протянувшая к нему руки, словно бы сотканные из звездной пыли. Последнее, что он услышал, был отчаянный крик Дурги: «Куда ты, я же не этого хотела!»
ГЛАВА 2. Накануне Апокалипсиса
Тор сидел на самом краю высокой скалы и наблюдал, как большое багровое солнце медленно клонится к окоему стального неприветливого моря. Как каждый землянин, он знал, что видит закат в последний раз (в этом состоянии – а там, как знать), но ни страху, ни отчаянию не находилось места в его совершенной душе. Эти два чувства были незнакомы ему и не потому, что он какой-то особенный, он был… а впрочем, кем он был, Андрей, вернее его сознание, неожиданно ворвавшееся, словно маленький резвый ручеек в широкую неспешную реку, осознал не сразу. Причем этот могучий степенный поток древнего сознания ничуть не удивился, когда суетливое, растерянное самоощущение Андрея почувствовало, что его поглощает – тем не менее не уничтожая – чье-то гораздо более древнее и совершенное само и миро восприятие. И словно бы давая возможность ручейку Андрея освоиться в новом русле, это могучее сознание позволило ему рассмотреть то существо, частью которого он стал, и прежде чем осмотреться вокруг, Андрей понял, что он наконец-то находится в Энрофе, но совсем не в том теле, в котором он привык осознавать себя до сей поры.
