– Зачем? – Звонарёв непонимающе взглянул на генерала.
– Чудак вы, право, – заметил с улыбкой Тихменёв. – Там будет царь с семейством, двор, Пуанкаре и весь влиятельный бомонд. Поверьте, ваше присутствие в таком обществе наверняка бросится в глаза жандармам. Наденьте военную форму со всеми регалиями. Медаль за русско-японскую войну и значок за оборону Порт-Артура. Ну, а рядом с вами буду я, генерал, обвешанный крестами, медалями, с лентой Станислава 1-й степени через плечо[10]. Каково, а?
«А, пожалуй, есть смысл поехать с ним! – подумал Звонарёв. – Чем чёрт не шутит, может быть, и впрямь это поможет…»
На следующий день в установленный час Сергей Владимирович, облачённый в военный мундир, прибыл на Балтийский вокзал и встретился с Тихменёвым, картинно наряженным в генеральскую парадную форму. Все вагоны первого класса были переполнены разодетыми дамами, генералами и придворными.
В купе стояла духота, и Тихменёв со Звонарёвым предпочли остаться в коридоре у открытого окна. Именитые пассажиры говорили преимущественно на французском языке. Французские анекдоты, французские салонные шутки, изысканные обращения, манеры, жеманный смех дам и девиц. Ничего русского, всё на чужеземный лад.
– Эх, наша матушка Русь! – с искренней горечью сказал Тихменёв. – Русского слова здесь не услышишь.
Звонарёв промолчал.
– Речь французская, а нищета русская, – усмехнулся генерал. – Где-нибудь в Париже или, скажем, в Брюсселе вся придворная знать на собственных автомашинах разъезжает, а наша – в поезде или в допотопных экипажах.
«Какая всё это мерзкая шваль! Ненавижу, ненавижу! – со злостью и отвращением думал Звонарёв, глядя на парадных, надушенных генералов, на их затянутых в корсеты жён, обсыпанных бриллиантами. – И этим людям дано право карать и миловать! От них зависит судьба Вари, моя судьба, наше счастье… Почему они здесь, на свободе, живут, веселятся, сплетничают, а Варя находится, страшно подумать, в сырой камере, бог знает с кем – с ворами, проститутками… Где же справедливость?»
Звонарёв прислушался к монотонному перестуку колёс, в котором вдруг отчётливо услышал: «Под-ле-цы, под-ле-цы…».
– Подлецы! – выдавил сквозь зубы Звонарёв.
– Пардон, не расслышал. Это вы мне? – спросил, наклонив голову, Тихменёв.
– Простите, ваше превосходительство. Не вам.
* * *
Красносельский военный лагерь располагался вблизи железнодорожной станции. Он был оцеплен солдатами. В местах проезда стояли жандармские офицеры, которые внимательно проверяли документы и пригласительные билеты.
Тихменёв представил Звонарёва как своего адъютанта, и они вместе прошли к небольшому помосту, откуда была хорошо видна вся передняя линейка лагеря. На помосте толпились придворные дамы, министры, генералы. Невдалеке, примыкая к передней линейке, возвышался земляной валик, покрытый сочной травой. На нём был разбит шатёр для царя и его семейства. Валик охранялся казаками-конвойцами. Перед шатром стояли лёгкие стулья и кресла.
Вдоль передней линейки уже были выстроены гвардейские полки. На правом фланге – преображенцы, рядом с ним – семёновцы, далее – первая артиллерийская бригада, измайловцы[11] и егеря. Затем стояли полки второй гвардейской дивизии и гвардейские стрелки. На правом фланге полков развевались старые заслуженные полковые знамёна, бывшие под Полтавой и Бородином, тут же располагались полковые оркестры. Яркий блеск медных труб, шёлк знамён, и всё это на фоне зелени, голубизны небес. Над лагерем плыл несмолкаемый говор многолюдной праздной толпы.
