Я взглянул на его упражнение и подчеркнул шесть ошибок.
– Гм! Шесть! – сказал он, рассматривая листок. – Какая досада! Мне все не удается написать работу как следует.
– Но вы делаете большие успехи! – сказал я.
Вы понимаете, что я не хотел отнимать у майора мужества, но он не был способен научиться французскому языку. Мне кажется, для этого необходим некоторый огонь, а он потушил его в мыльной воде.
Чевеникс опустил свое упражнение, оперся подбородком на руку и взглянул на меня своими светлыми, суровыми глазами.
– Нам нужно поговорить с вами, – сказал Чевеникс.
– Я к вашим услугам, – ответил я с внутренним трепетом, угадывая, о чем пойдет речь.
– Вы занимаетесь со мной уже довольно долгое время, и я склонен хорошо думать о вас. Мне кажется, вы джентльмен.
– Имею эту честь, – ответил я.
– Вы тоже видали меня в течение того же промежутка времени. Конечно, я не знаю, каким я кажусь вам; но, быть может, вы поверите, что я тоже дорожу честью, – проговорил офицер.
– Мне не нужно никаких уверений; я и так ясно вижу это, – проговорил я с поклоном.
– Ну, так как же было дело относительно этого Гогелы?
– Вчера вы слышали меня на суде, – начал я, – только что я проснулся, как…
– О, да! Я, без сомнения, слышал вас вчера на суде, – прервал он меня, – и отлично помню, что вы «только что проснулись». Я мог бы повторить слово в слово большую часть вашего показания. Но неужели вы думаете, что я хоть одно мгновение верил вам?
– Значит, вы не поверили бы мне, если бы я здесь повторил все, что говорил суду? – произнес я.
– Может быть, я не прав (мы скоро увидим это), – сказал Чевеникс, – но мне кажется, что здесь вы «не повторите всего, что говорили суду». Мне кажется, что, войдя в эту комнату, вы не покинете ее, не сказав мне кое-чего.
Я пожал плечами.
– Позвольте мне выразиться яснее, – продолжал Чевеникс. – Конечно, ваше показание чепуха. И я, и суд поняли это.
– Поздравляю и благодарю! – проговорил я.
– Вы знаете все – это ясно; пленники, спящие в бараке «Б», должны знать, что произошло. Спрашиваю вас: ну, есть ли какой-нибудь смысл продолжать ломать эту комедию и утверждать, что нелепая история – истина, когда с вами только ваш приятель? Ну, ну, милейший, признайтесь, что вы побиты и посмейтесь над самим собой.
– Вы отлично действуете, – заметил я, – вы в это дело вложили всю душу.
Офицер медленным движением скрестил ноги и проговорил:
– Я хорошо понимаю, что в подобных случаях следует принимать предосторожности. Была взята клятва молчать. Я отлично вижу это. (Чевеникс не сводил с меня своих светлых, блестящих, холодных глаз). Мне также кажется естественным, что вы хотите сохранить в строгой тайне все, касающееся этого дела чести.
– Дело чести? – повторил я, как бы изумляясь донельзя.
– Значит, это не было поединком? – спросил майор.
– Что именно? Я не понимаю, – сказал я.
Чевеникс ничем не выразил своей досады; он несколько мгновений помолчал, потом заговорил по-прежнему спокойно и добродушно:
– И суд, и я решили, что ваше показание неправдиво; оно не могло бы обмануть и ребенка! Однако между мной и остальными офицерами существует та разница, что я знаю человека, который дал нам неверное показание, а они нет. Они видят в вас обыкновенного солдата, я же уверен, что вы джентльмен. Для них ваше показание было целой статьею лжи и, слушая его, они зевали; я же спрашивал себя, как далеко может зайти джентльмен? Не будет же он помогать скрывать убийство? Поэтому, услыхав, что вы говорите, будто ничего не знаете, будто вас разбудил капрал и так далее, я совершенно иначе объяснил себе ваше показание. Ну, Шамдивер!
