Никогда не думал, что когда-нибудь стану путешественником. Я просто бежал. Хотел начать всё заново.
Те рекламные проспекты нашлись в мусорной корзине тогдашнего моего коллеги по работе… а, кого я обманываю! Я просто выносил мусор – одна из многих моих обязанностей, как ночного уборщика. Знали бы вы, что иногда выкидывают порядочные люди! Мне приходилось за них краснеть! Одно время я сердился, но потом выкурил сигаретку и понял, что люди, разжимая руку и отправляя эти вещи в короткий полёт до мусорной корзины, выкидывают их и из собственной головы. Все эти чеки, грязные салфетки, рекламные брошюры, фотографии, не предназначенные для чужих глаз, клочки, из которых складываются письма с нелицеприятным содержимым.
На блеклых фотографиях Кунгельв, в советское время Маркс, казался декорациями к старому фильму. Рекламные брошюрки не питали особых надежд в собственной эффективности. Должно быть, Иван, старший менеджер по продажам («К вашим услугам» было написано на его визитках) прихватил эти брошюры в числе прочего мусора из рук промоутера или на вокзале, да так, не прочитав, и бросил в урну.
Меня же они таинственным образом привлекли. Мама тогда ещё была жива, хоть и болела, поэтому о переезде я даже не помышлял. Но всё же… всё же. От туманного озера с одинокими рыбацкими лодками я не мог отвести глаз. Рамки фотографий пропустили меня под собой, словно гостеприимно распахнутые ворота. Там хвойный лес, что струйками дыма просачивается сквозь город и собирается в плотную тучу за его окраиной, старинная часовая башня – уцелевшие цифры на её циферблате можно сосчитать по пальцам одной руки, – и дом, в котором я сейчас живу. Слова дежурные и старомодные, но когда я приехал сюда в первый раз, я понял, что всё это на самом деле имеет место быть в Марксе. Это и правда «рай для тех, кто ищет отдыха» и «самое большое скопление памятников архитектуры на площади в двадцать квадратных километров».
Эти брошюрки валялись у меня на столе до двадцать восьмого января две тысячи седьмого года, когда не стало мамы. Глядя на них после всего произошедшего, я подумал, что это, наверное, идеальное место, чтобы обо всём подумать. Я оборвал все возможные связи в родном городе, распродал имущество и с парой чемоданов и старым отцовским рюкзаком сел на поезд до Питера – чтобы пересесть оттуда на выборгский экспресс, а потом, не покидая даже здания вокзала, ещё дальше.
Может ли быть, что нынешняя ситуация является прямым развитием туманных образов и мыслей, что преследовали меня тогда? Или ещё раньше – в детстве? Невропатия… диагноз звучал холодно, как забытый в морозильнике нож, и он успешно справился с отсечением от меня некоей части. Не скажу, что она была важной, ведь последующие тридцать лет я мог без неё обходиться. В школе меня звали колченогим табуретом, или просто колченожкой. Не знаю доподлинно, откуда взялось это прозвище (точнее, уже не помню), но сейчас я думаю, что оно очень мне подходило. Колченожка всю жизнь прожил с родителями, которых ненавидел лютой ненавистью. Колченожка работает только в ночные смены, в его послужном списке должность охранника на автопарковке (хотя Колченожка вряд ли смог бы задержать и шестилетнего нарушителя), да уборщика в суперсовременном офисном центре – сомнительный карьерный рост, зато симпатичный синий комбинезон. Колченожка никогда не знал женщины – просто потому, что какие-то винтики в голове работали не так, как должны.
