Она заварила свежий чай, взяла старинную, чуть треснувшую гарднеровскую чашку, которой обычно никто не пользовался, – она стояла в буфете как предмет обстановки, предмет роскоши ушедшего времени, как вдова почившего антикварного набора, – и села в кресло у маленького столика, покрытого кружевной, пожелтевшей от времени круглой скатертью.
Тихо и отчетливо тикал тетин будильник. Она вроде его не заводила, а может, и заводила, окна постепенно темнели, в занавеске уже путались отсветы луны, и ее света стало достаточно, чтобы видеть задвижку на потайной двери. Кто-то тихо играл «Лунную сонату» Бетховена. Лиза слушала, замечая ошибки и понимая, что играет новичок. Играет ребенок. Играет Туся. Так ее назвали сестры Пунц.
– Туся! Тусенька! – тихо позвала Лиза, вставая с кресла.
Она подошла к двери, прислонилась к ней щекой, слушая музыку, сердце почему-то защемило от грустной нежности. У девочки был талант, ей не хватало только техники.
– Тусенька, эту фразу раздели хорошенько на два голоса. Сделай так, чтобы были слышны обе руки.
– Я пробую, но у меня ничего не получается. А вы кто? Откуда?
– Тусенька, я стою за твоей дверью, можешь мне открыть?
– Нет! Эта дверь заколочена.
«Заколочена. Заколочена. Заколочена», – громко тикал будильник. Луна четко освещала каждый предмет в комнате. Из-под таинственной двери пробивалась полоска тусклого света. Лиза наконец решительно потерла виски ладонями и громко сказала:
– Ну! Хватит! Возможно ли это?! Неужели я пришла в такое жалкое психологическое состояние из-за развода с Яновским! Я же сама решилась уйти от него и жить своей жизнью! Сама. Так отчего же эти идиотские галлюцинации? Это же смешно!
Она натужно улыбнулась, накинула на плечи тетин пыльник и вышла в сад. Покачиваясь на скрипучих качелях, смотрела вверх на переплетенные ветки старых яблонь, и эти ветки, которые она реально видела, казались ей сном, а Туся – реальностью. Потом она вернулась в дом и раскрыла папку с документами.
Глава 6. Акимов
Москва, полтора года назад
Молодой Акимов до исторической перестройки тянул рабочую лямку в бухгалтерии большого универмага и вместе с зарплатой получал свой нелегальный доход. По его меркам, небольшой, но по тем временам вполне поддерживающий приличный уровень. К тому же жена его, Татьяна Дмитриевна, переводчик с французского, экскурсовод с большим опытом и дипломом Высшей партшколы, тоже имела свой скромный профит от интуристов и от вышестоящих проверяющих организаций за маленькие компрометирующие информации.
Так, объединяя доходы, и жила молодая семья. Воспитывали сына Павлика, учили его языкам и музыке, иногда кушали икорку, пили виски, покупали шмотки в «Березке» и покуривали импортные сигареты.
Но в системе рыночных отношений, в разобщенном озлобленном обществе своих новых коллег Акимов вдруг завял. Человеком энергичным и самостоятельным он никогда не был. Зато был завистливым и стремящимся к красивой жизни. Придумывать, продумывать, просчитывать свои действия и рождать новые идеи было не для него. Когда универмаг совсем развалился, а доходы исчезли вместе с зарплатой, более предприимчивая жена Татьяна устроила его тем же бухгалтером в частное туристическое агентство. Работа бухгалтера без дополнительных отчислений в конверте оказалась скучна и тосклива до безобразия, особенно когда на шикарном «Ягуаре» прямо под окно его «два на два» кабинета шофер привозил хозяина – молодого парня. А его скромная зарплата могла поддержать лишь небольшое материальное счастье, которое он все же не собирался отвергать и использовал его по вечерам в такой форме: заваливался на диван с бутылкой чего-нибудь вкусненького, смотрел футбол или читал чудесный простенький детективчик, где не нужно было шевелить мозгами, а только отпивать из стакана и перелистывать страницы. На телефонные звонки сам же отвечал, что его нет дома, а вечерние занятия супруги и сына его не интересовали.
