В противном случае это означало бы, что мы можем достичь просветления без гуру, а это невозможно. Это означало бы, что мы можем достичь свершений ламрима и прозрений пути тантры, не нуждаясь в гуру, который даёт нам посвящения и обеты. Но никто ещё не достигал просветления таким образом.
Строго говоря, нужно считать своим благим другом даже того, кто обучает нас мудрам, о которых говорится в тантрических практиках, или способу рисования мандал. В монастырях Тибета строгие практики ламрима обучаются таким вещам только у того, с кем они хотят создать связь в Дхарме. Однако можно обсуждать это просто по-дружески, без формального признания отношений гуру-ученик.
Стоит ли считать учителя азбуки своим гуру?
Тибетцы по традиции считают человека, который обучил их азбуке, своим гуру. Например, я включаю в число своих гуру обоих учителей азбуки, которые уже давно скончались. Оба они были моими дядьями, и оба в то время были полностью посвящёнными монахами. У меня было два учителя азбуки, поскольку я был непослушным.
Дядя, который первым научил меня азбуке, Нгаванг Лекше, жил в монастыре Тхангме, совсем рядом с моим домом. Я много капризничал и плохо учился. Думаю, я понял азбуку, кроме одного слога, который мне не давался. Я был подобен архату Чудапантхаке или «Малому пути», который никак не мог запомнить два слога – «си» и «дам». Когда он выучивал «си», то забывал «дам», а когда выучивал «дам», забывал «си»[32]. Мой учитель обычно преподавал мне азбуку во дворе, и когда он заходил в нашу комнату, чтобы приготовить еду, я вырывал из текста букву, которую мне было сложно запомнить.
Когда моя мать отдала меня в монастырь, я часто сбегал оттуда домой. Через день или два мать опять отправляла меня с кем-нибудь в монастырь, и этот человек обычно тащил меня на холм на своих плечах. Через пару дней я снова убегал. Когда мой учитель после урока азбуки заходил в нашу комнату, чтобы приготовить еду, я мчался домой. Наверное, всё дело в том, что дома я всё время играл, и больше ничего не делал.
Дома у меня были друзья по играм. Один из моих лучших друзей, с которым я играл каждый день, был немым, и там было ещё несколько детей. Мы играли на поле, где был ещё и водоём, и шли домой, когда моя мать кричала из окна, что обед готов. Мы возвращались, чтобы пообедать.
Много раз во время игры я взгромождался на высокое сиденье и притворялся ламой, а друзья изображали моих учеников или благодетелей. Около нашего дома находилась большая скала с вырезанными на ней мантрами, и я садился немного повыше, у подножия скалы, и притворялся, что даю друзьям посвящения, прикладывая к их головам различные предметы. Тогда мы не знали никаких молитв и просто издавали звуки. Тот, кто изображал благодетеля, делал подношение пищи, смешав землю с водой и поместив это «угощение» на небольшой кусочек плоского камня. Так мы воображали, что совершаем пуджи и тому подобное.
Однажды, когда вся земля была покрыта снегом, я играл во дворе, дуя в полое растение и притворяясь, что играю на трубе во время пуджи. Тогда у меня возникла мысль сбежать от своего учителя. Я побежал под гору. В то время на мне были штаны, которые мне дала моя мать. До этого у меня не было штанов, а те были сшиты из цельного куска очень дешёвого хлопка, вроде того, из чего делают молитвенные флажки, выкрашенного в красный цвет: в былые времена в Солу Кхумбу было очень трудно найти хорошую ткань. Внутри, в том месте, где соприкасались верхняя и нижняя часть, было много вшей и их яиц.
