Вяземский тогда было едва не посоветовал ему съездить на очередной фестиваль Дружбы Народов, но вовремя вспомнил о нехороших слухах, ходивших среди местных про племя мбеле в целом и самого вождя в частности, – учитывая то, что простым каннибализмом местных не удивишь, жрали потихоньку все… – и вовремя прикусил язык.
А еще полковник точно помнил, что Аркаша Либин пытался купить у него часы уже пятый раз (предыдущие четыре раза – именные «Командирские») и каждый раз наталкивался на решительный отказ. Впрочем, отказов снабженец просто не принимал. Вообще. Жить с ним рядом от этого становилось нелегко, зато работать – одно удовольствие.
– Вот что, Аркаша, – проговорил Вяземский негромко и, как мог только он, веско. – Это тебе не Ангола. Это гораздо хуже. Поэтому мне нужен снабженец. Такой, как ты. Чтобы в Сахаре мог льда добыть.
Польщенный Либин напыжился, отчего стал совершенно шарообразен, и Вяземский в очередной раз испугался, что его собеседник выкатится из кресла.
Самым забавным было, что Вяземский почти не приврал. День, когда неимоверно небритый Аркаша с хриплым матом в одиночку приволок откуда-то ящик из-под патронов, полный дынь, стал для застрявшего посреди пустыни батальона счастливейшим в жизни его бойцов. Откуда снабженец достал дыни, он так никому и не рассказал – очевидно, считал профессиональной тайной, – а чем он расплачивался, тоже осталось неясным, потому что ничего не пропало. Злые языки поговаривали, что через девять месяцев по Туркменистану забегают узкоглазые евреи, потому что больше у Аркаши ничего при себе не было.
– Ну, – сдался Аркаша через полчаса улещиваний и уламываний, – ладно, товарищ полковник. То есть что я говорю – «так точно»! Так точно! И где мы будем исполнять интернациональный долг? Среди каких гоим?
Вяземский мстительно улыбнулся. Вообще-то он не слишком сожалел о потерянном времени, но шумный Либин настолько его раздражал, что полковник позволил себе маленькую месть.
– В Барановичах, – проговорил он, с наслаждением наблюдая, как опадают полускрытые неуставной бородой пухлые щеки. – В Барановичах, Аркаша.
Вытолкав оцепеневшего от таких новостей снабженца, Вяземский вернулся было к синей папке и остывшему чаю, плавно переходящему в чифирь, но не тут-то было.
Дверь, как и в прошлый раз, распахнулась без стука.
– Разрешите, товарищ полковник? – Первый из вошедших, высокий блондин, четким движением кинул руку к виску. – Поручик Ржевский в ваше распоряжение прибыл!
– Как-как?! – опешил Вяземский.
– Виноват, товарищ полковник! – В голубых глазах – «Черт, – подумал полковник, – да он еще и голубоглазый. Тоже мне, Зигфрид на мою голову, бабы небось штабелями под такого ложатся» – плясали смешинки. – Старший лейтенант Ржевский.
– Так-то лучше, – усмехнулся Вяземский. – А то ведь ввели у нас одно звание из тех. Я, грешным делом, и подумал – уж не прапорщик ли вы?
– Никак нет, товарищ полковник! – вскинулся Ржевский. – Осмелюсь доложить…
– Ну-ну, – подбодрил его полковник. – Доложайте, тьфу, то есть продолжайте. Кстати, вы всегда изъясняетесь в подобном стиле? Или только с новым начальством?
– Никак нет, товарищ полковник, – отозвался Ржевский. – Само как-то получается. А что касается звания прапорщика, то его обесценили уже в Первую мировую, когда из-за убыли кадровых офицеров начали шлепать погоны всяким… отличившимся.
– Их еще «химическими» называли, – сказал полковник. – Из-за того, что знаки различия приходилось химическим карандашом рисовать.
