На столе стояли нетронутые пироги, травяной чай остыл в чашках, небо нахмурилось, и только отец, кажется, так ничего и не понял — пропал в тревожных газетных новостях, с каждой полосы кричавших о том, что мир рушится и что скоро ваши пироги-чашки-милые глупости полетят в тартарары и ничего не вернется.
— Саша, да что ты все с этой газетой! — в сердцах воскликнула Софья Петровна. — У тебя вон дочь вышла замуж.
Александр Михайлович поднял голову:
— Так это же хорошо, даже замечательно! Молодые люди, я вас поздравляю! А что это у вас у всех такой похоронный вид?!
Ольга пожала плечами: а и впрямь! Одни разбежались, у других вид, как у покойников перед отпеванием!
Александр Михайлович повернулся к новоявленному зятю, о котором знал только, что он «славный молодой человек радикальных политических взглядов», и спросил Николая о том, что нынешним летом волновало его более всего:
— А что, Николай, как по-вашему, революция будет?
— Обязательно, — уверенно ответил Николай.
У Ольги вдруг защемило сердце от предчувствия скорой беды.
Вечер оказался скомкан, праздника не получилось. Отец разговаривал с Николаем на политические темы, мама ушла в дом и закрылась у себя, обижаясь на старшую дочь, а Ксюта долго не возвращалась с прогулки.
Ксюта вернулась уже поздно вечером, когда стало темнеть. Она вошла на веранду, выпила остывший чай из чашки, стараясь не смотреть на Ольгу. Та, однако, заметила, что глаза у сестры странно припухшие, как от долгих горьких слез.
— Что с тобой? — удивилась Ольга.
Ксения повернулась к сестре и пронзила ее холодным взглядом:
— Зачем ты это сделала? Назло Сергею? Можешь не отвечать, я, в отличие от Коли, и так все понимаю.
Она повернулась и ушла в дом.
Ольга хотела было обидеться на сестру — да вам-то всем какое дело?! — но вдруг задумалась, стала перебирать запутанный клубочек: восторженные слова Ксюты о Коле, ее смущение в его присутствии, ее сегодняшние заплаканные глаза. И вот размотав клубочек, добравшись до самой сути, Ольга охнула: «Ксюта, но почему ты молчала?! Если бы я знала, что ты влюблена в Колю, я бы никогда, слышишь, никогда, и не посмотрела в его сторону! Но ведь ты ничем — ни словом, ни взглядом не проговорилась, вот только сегодня… Какая же я дура».
На веранду выглянул заночевавший у Ларичевых Николай:
— Леля, ты идешь?
Что она Колю не любит, Ольга знала и когда выходила за него замуж, но утром после первой брачной ночи эта правда полоснула ее ножом по горлу. И что теперь делать, когда Коля — львиная грива, влюбленные глаза, идеалы, и человек он, в сущности, такой славный! — ничем этой правды-ножа не заслужил? Да и получается, что любимой сестре она жизнь испортила — как теперь будете оправдываться, Оля?
Ольга смотрела на спящего мужа — сильное тело воина, волосы разметались по подушке…
Коля безмятежно спал, и все в доме спали, а вот ей не спалось.
Она набросила на плечи шаль, вышла из погруженного в сон дома и вздрогнула — на ступеньках крыльца сидела бедная Ксюта.
Ольга молча села рядом с ней. Это было их крыльцо — сестры полюбили его еще в детстве. Часто маленькие Оля и Ксюта садились на крылечко — ели ранетки, рассматривали фантики, читали книжки (зачастую одну на двоих), мечтали, болтали обо всем на свете.
А сейчас они молчали, словно между ними пролегла разделяющая пропасть — не потянуться друг к другу, не преодолеть.
Ветер доносил запахи цветов из сада, ночь уже истончалась, подступало утро, но было еще по-ночному прохладно и тихо, только где-то в пруду квакали лягушки и в саду стрекотал кузнечик. В такой повисшей над миром тишине — как в первый день творения — есть что-то пугающее. Но вот ночь переломилась, забрезжил, разгораясь, набирая силу, рассвет. День, обещавший быть солнечным и жарким, вступал в права. Где-то наверху в доме закашлял отец, залаяла Нелли.
