– Я знаю, – усмехнулся сенатор. – Ничего. Мы не надолго.
Они спустились по жёсткой, угнетённой солнцем траве к первым пальмам с мощными буграстыми стволами, с выгнувшимися над ними опахалами веток. Меж ветками свисали жёлтые гроздья доспевающих фиников.
Их встретил часовой, несущий дозор с этой стороны, в полной положенной амуниции – в наплечном пластинчатом панцире, в шлеме, с мечом и коротким копьём-пилумом. Замер, молча, отдал честь своему командиру и высокому гостю.
– Дежурим контурбениями, – пояснил Авдий. – Вокруг рощи – четверо. И четверо – внутри.
– Не спят по ночам?
– Глаз не смыкают. Меняются утром и вечером. Если что произойдёт – подадут сигнал малой трубой. Лагерь недалеко – услышим.
– Ночью огонь разводят?
– Зачем? В роще не темно ночью.
– Наша «гостья» когда появилась?
– Восемь дней назад.
– Это я знаю. В какое время?
– На рассвете. Солнце только-только встало.
– Вот как…
Катон споткнулся о скрытый в траве выступ корневища, упал бы, не поддержи его Авдий под локоть. Досадливо крякнул, болезненно поморщился.
– Плоховатый из меня ходок. Болезнь проклятая силы отняла.
Сенатор, действительно, выглядел не вполне здоровым: лицо серо, одутловато; в белках глаз – остатки недужной желти и красные прожилки. На крутом лбу – бисерины пота.
– Устали вы с дальней дороги. Лучше бы отдохнули сперва. А завтра бы утром.
Нет, любезный племянник. Много времени дорогого потеряно. Завтра я встречаюсь с нашей «гостьей». А до встречи я должен увидеть это место. Услышать от тебя все подробности. Все – до единой. И осмыслить их.
– Это событие здесь… Оно настолько значительно, что потребовался ваш приезд?
– Нам предстоит разобраться, – грустновато усмехнулся Луций Катон. – Наверное, оно гораздо значительней, чем ты думаешь. А может быть даже – значительней, чем думаю я.
Рощица была невелика – несколько десятков деревьев. Но большинство пальм – крепки, ветвисты. Многослойные, раскидистые вееры крон отгородили закатное небо; под ветвями был пёстрый неплотный сумрак и даже прохлада. Кроме пальм, в местах, доступных солнечным лучам, виднелись кусты шиповника, розовели олеандры: невысокие и нечастые – пальмы не давали им развернуться, они были здесь хозяева. Кое-где по земле стелился мелкий, колючий плющ – ему всё равно было, где расти.
Небольшая ровная поляна; посредине – пятёрка особенно рослых, матёрых деревьев. Они были похожи друг на друга, стояли прямо и гордо, образуя меж собою круг.
В круге, в воздухе, на высоте локтя от земли, висело нечто туманно-блестящее. Лёгкая серебристая дымка над зелёной травой. Сонмы мельчайших неярких светов-пылинок; медленное, тягучее их движенье.
Это слегка напоминало крошечные капельки воды в солнечных лучах. Но солнце не добиралось сюда. Но пылинки были гораздо мельче, живее. И блестели сами собою.
Светлая пелена плавно меняла форму: то собиралась в шар, размером в пару обхватов, то вытягивалась вверх, в призрачное веретено, то превращалась в неровный клочковатый ком.
Сквозь пелену были расплывно видны деревья с другой стороны и одиночные кусты.
Вокруг царила полная тишина: неслышно было голосов птиц, шорохов ветра в ветвях.
– «Серебряный воздух», – почтительно сказал Авдий. – Так мы это назвали. Не спускаем с него глаз ни днём, ни ночью.
Тусклое, болезненно-усталое лицо сенатора преобразилось. Глаза из-под кустистых бровей зажглись острым торжеством, вялые щёки порозовели, дыхание сделалось чаще. Крупные ноздри напряжённо шевелились.
