Арвид думал о своем будущем. В рождественские каникулы он целиком посвятил себя газете, и ему тут нравилось. В газете было чему поучиться, не то что в гимназии. Газета давала ощущение полноты жизни, какого не давало преподавание. Но через несколько дней каникулы кончатся… Больше всего ему бы хотелось взять и написать ректору, что по таким-то и таким-то причинам он, мол, вынужден бросить практику. Правда, тут есть известная неловкость, ректор выказывал ему дружеский интерес и хвалил его педагогический дар. «Да вы прирожденный учитель», – сказал он ему, и Арвид даже несколько испугался… Но было и другое. Однажды у них с Донкером произошел разговор, из которого Арвид сделал вывод, что тот, назначая ему твердое жалование, совершенно забыл о его учительстве. «А, – сказал он, когда Арвид ему это напомнил, – плюньте вы на учительство, господин Шернблум. Неужели вам неймется просиживать штаны за книгами из-за куска черствого хлеба?..» Все так сложно… Экономическое положение газеты представлялось ему весьма шатким. Дела поправились после «революции», спору нет. Но в редакции поговаривали, что наличные, которые Генри Стил вложил поначалу в дело, давно уж подтаяли, Предварительные расчеты Донкера оказались легкомысленными. Конечно, Стил посчитался с тем, что предварительные расчеты всегда легкомысленны. Но Донкер хватил через край. Так, во всяком случае, утверждал Маркель. Однажды он при Арвиде сказал Хедману: «Сегодня великий день: платят жалование. Донкер разъезжает по городу и занимает для нас денежки. Он честный малый – это бесспорно!»
Арвид Шернблум не знал, как ему быть.
А снег все падал, все падал…
Что ж, пора идти. Но сперва надо кой о чем переговорить с Маркелем.
Он вышел в коридор. Там было темно. Он включил свет. И в дальнем конце коридора увидел стройную даму и мальчишку-привратника, показывающего ей, как пройти в редакцию.
И тотчас он узнал Лидию. Она уже шла ему навстречу:
– Мне надо поместить объявление, но я не знаю, куда обратиться…
Арвид еще не совладал с волнением.
– Я могу проводить, – сказал он.
– Благодарю.
– Но отчего такая спешка? Отдел объявлений ведь еще не закрывается… Не хочешь ли… Не хочешь ли посидеть у меня?
Лидия помешкала с ответом.
– Если это удобно, – потом сказала она.
– Конечно, удобно, – сказал он. – Я пользуюсь комнатой Торстена Хедмана, когда его нет. А он ушел и вернется только после спектакля.
Он тихо затворил за собой дверь. Небо за окном уже густо синело. Снег все падал, все падал.
Оба молчали, слова казались лишними. Потом молчание стало их стеснять. И вдруг он поцеловал ее. Долго не могли они оторваться друг от друга.
Лицо ее было еще мокро от снега.
Потом он спохватился:
– Не хочешь ли снять пальто?
– А можно? Вдруг кто войдет – что о нас с тобой подумают?
Арвид повернул ключ в замке.
– О, – сказал он. – Не бойся. Никто не войдет. Опять оба умолкли.
– Здесь ты и работаешь? – наконец спросила она.
– В отсутствие господина Хедмана. Если же он у себя, я сижу в большой редакционной комнате и строчу вместе с шестью другими канцелярскими крысами.
Она сняла пальто и осталась в простом черном платье, и оно очень шло к ее светлым волосам.
– А вдруг… А вдруг ты понадобишься и станут колотить в дверь?
– Не бойся, Лидия. У нас в редакции мало к чему относятся с уважением, но уж, во всяком случае, не станут колотить в запертую дверь. А о каком это ты объявлении говорила?
