Оба умолкли. Вдалеке кричал коростель. Арвид сказал:
– Неужели я тебе нравлюсь?
И снова она уткнулась головой ему в плечо и не ответила.
– Правда, Ловен хорошо спел? – спросил он.
– О, у него прекрасный голос.
– А Фройтигер забавный, правда?
– О, я так люблю его слушать. И все это совсем не зло…
– Ничуть…
Они стояли, прижавшись друг к другу, и, покачиваясь, смотрели в звездное небо. Потом он сказал:
– А ведь это из-за тебя Ловен пускает петуха, и это ради тебя петушится старый Фройтигер. Оба в тебя влюблены по уши. Ну вот, теперь ты знаешь. Так что выбирай.
Он расхохотался. А она поцеловала его в лоб. И шепнула – тихонько, почти про себя:
– Что там прячется за этим лбом. Ах, если б знать…
– Там не скрыто ничего примечательного, – ответил он. – И зачем это знать? Знание не приносит счастья…
Она ответила, глубоко заглядывая ему в глаза:
– Я тебе верю. И с меня довольно. Ты будешь ведь зимой в Стокгольме, и мы будем видеться иногда, с меня и довольно. Ты ведь практику в гимназии проходишь?
– Да, – ответил он. – Скорее всего. Учителем, думаю, я не стану. Это такая тоска. Но с дипломом я, пока суд да дело, могу временно учительствовать. В ожидании.
– В ожидании… Чего?
– Сам не знаю. Возможно – ничего. В ожидании, пока сумею создать хоть что-нибудь стоящее. Нет, учителем я не стану. Это не будущее. Для меня это не будущее.
– Да, – сказала она, – Будущее. А что мы о нем знаем?
Долго они стояли тихо под тихими звездами. Потом она вдруг вспомнила его давешнюю случайно оброненную фразу и спросила:
– Что, у вас в Вермланде нет высоких гор? А я думала…
– Ну, горы там выше, чем тут, но настоящих гор там нет ни одной. Да я их и не люблю. То есть я люблю по ним лазать, но не хотел бы жить зажатым в их кольце. Все так много говорят о горном пейзаже. Говорили бы о равнинном. Живут-то люди в долинах, не на вершинах. И горы застят солнце, как высокие дома в узких проулках. В наших краях чуть не весь день – ледяные сумерки. Только очень короткий час среди дня действительно красив: когда солнце стоит еще на юге, или чуть пораньше, когда оно над самой долиной Ясной реки. Тогда всё в таком странном освещение, тогда глаз не отвести от юга, река вся видна, вся залита солнцем, и тогда думается – вот взгляду открыт весь мир.
Лидия слушала немного рассеянно. Она слышала «странное освещение» и «открыт весь мир», и она слышала коростеля с поля.
– Да, мир, – сказала она. – Арвид, как ты думаешь, могли бы мы с тобой создать свой собственный мир, где были бы только мы двое и – никого?
Он ответил тоже немного рассеянно:
– Отчего бы не попытаться…
Но вот с веранды вдруг донесся голос барона:
– Певцы! Певцы-ы! Едем!
Она обвила руками его шею и шепнула ему в самое ухо:
– Я тебе верю. Я верю. И я буду ждать.
И снова голос Фройтигера:
– Певцы-ы!
По разным тропкам оба заторопились к веранде так, чтобы прийти к ней с противоположных сторон.
Лидия стояла подле распахнутого окна в своей комнате и сквозь слезы смотрела в летнюю ночь. Там, в заливе, по лунной полосе лодка увозила певцов. Они сидели на веслах и пели ей серенаду.
Пели они «Warum bist du so ferne». Высокий тенор нотариуса прекрасно звучал в тишине. Барон Фройтигер пел одновременно баритоном и басом – так, во всяком случае, ему представлялось. А низким тенором пел – он, ее милый:
Warum bist du so ferne,
О, mein Lieb!
Es leuchten mild die Sterne,
O, mein Lieb!
