– Брат, сын твоего отца и твоей матери?
– Да, мой повелитель, – ответил князь, недоумевая, какое теперь это может иметь значение.
Хамдай покачал головой.
– У меня тоже был брат, сын моего отца и моей матери. Он обнажил против меня меч. Я был сильнее его и выбил меч из его рук, приставив к горлу изменника его же собственный клинок. Я убил бы его, но наша мать схватила острое железо руками и закричала: «Не убивай его! Ведь он тоже мой сын!».
В тронном зале стало так тихо, казалось, что самое лёгкое дыхание будет слышно, и присутствующие боялись дышать. Лицо царя ничего не выражало, только в его голосе была слышны горечь и тоска.
– Я отпустил его тогда, и он ушёл. Но он ушёл, для того чтобы вернуться. Он вернулся сюда, в этот тронный зал, с бандой наёмников. Мои люди убили их всех, как бешеных собак, одного за другим. Наша мать сидела на троне рядом со мной. Когда мы скрестили мечи, она опять бросилась между нами… и он убил её.
Царь Хамдай замолчал, смотря прямо перед собой на мозаичный пол. Но не витиеватый узор он видел, а что-то ужасное. Борозды на его лице стали ещё глубже, и пот струился по вискам. Подняв руку от подлокотника, дрожащим пальцем он показал на пол перед собой.
– Вот тут она упала, вот её кровь.
Придворные со страхом переглянулись. Царя трясло в лихорадке. Теперь Хамдай показывал пальцем на Радзимона.
– Вот он! – закричал царь. – Вот он, поднявший меч на брата, пронзивший насмерть мать… Убейте его! Что же вы стоите?! Это же он!
В ту же минуту два царских телохранителя подошли к Радзимону, один пронзил его мечом, другой отсёк ему голову.
Полная луна светила на крыши царского дворца, серебрила кроны деревьев в саду, заглядывала в окна. Если бы у лунного света был запах, то он напоминал бы благоухание жасмина, который теперь наполнял дворцовые покои и вместе с долгожданной прохладой принёс отдых и тишину всем: придворным советникам и суровым стражникам, изнеженным царским наложницам и кухонной прислуге, всем, кроме самого царя. Не сладким жасмином пахло сейчас в его опочивальне, а потом и терпкими снадобьями. Оконные проёмы были плотно завешаны, а масляные светильники, полыхавшие вокруг кровати, только усиливали духоту.
– Что же вы, Ваша Сиятельная Светлость, наделали? – шептал старик-лекарь возле постели больного. – Убили наследника князя Радзима. Ведь он был правителем одной из ваших самых главных провинций. Кто же теперь править будет в Айоне? – а сам оборачивал голову царя листьями потрапа, натирал его запястья душистыми уксусом и выговаривал между делом царю, выговаривал.
– Разволновались вы, Ваша Сиятельная Светлость, зря. Разве Радзимон вашу матушку убил?.. Нет. И вы сами это прекрасно знаете, – он растёр листья потрапа так, что из них закапал сок, и приложил их к ступням больного.
– А когда вассалы бунтуют, не царю, а генералам ехать усмирять непокорных. Что у вас, генералов нет? Где это видано, чтобы царь гонял по полям верхом под жгучим солнцем и размахивал мечом?
Царь хотел что-то возразить, но лекарь как раз в это время поднёс ему настой в ложке и ловко вылил ему прямо в открытый рот.
– А теперь у вас лихорадка, Ваша Сиятельная Светлость.
Благодаря сильной натуре Хамдая и знаниям его умелого лекаря лихорадка вскоре прошла, и, как только царь окреп после болезни, он в сопровождении большой свиты отправился в Айон.
