– Ну, слушайте. Вот, например, начало: «Первого января я увидел в собрании одну девушку, в белом платье, с голубым поясом и с незабудками на голове».
– Это она самая; я ее видела в этом платье; еще, кажется, подол воланами отделан.
– Может быть; но слушайте: «Она меня так поразила, что я сбился с такта, танцуя с нею вальс, и, совершенно растерявшись, позвал ее на кадриль. Ах, как она прекрасно танцует, с какою легкостью, с какою грациею… Я заговорил с нею по-французски; она знает этот язык в совершенстве. Я целую ночь не спал и все мечтал о ней. Дня через три я ее видел у С… и опять танцевал с нею. Она сказала, что со мною очень ловко вальсировать. Что значат эти слова? Что хотела она этим сказать?..» Ну, довольно.
– Ах, какой вы плут! Вы просто обольститель! Почитайте, батюшка, почитайте еще.
– Да что вам любопытного?
– Почитайте, пожалуйста! Я очень люблю, как про любовь этак пишут.
– Ну, вот вам еще одно место: «Сегодня ночью я видел сон; я видел, будто она явилась ко мне и подала мне свою лилейную ручку; я схватил эту ручку, покрыл миллионами пламенных поцелуев и вдруг проснулся. О! Если бы, – сказал я сам с собою, – я вместе с Грибоедовым мог произнести: сон в руку! Я проснулся с растерзанным сердцем и написал стихи. Вот они:
Прощай, мой ангел светлоокой!
Мне не любить, не обнимать
Твой гибкий стан во тьме глубокой,
С тобой мне счастья не видать.
Я знаю, ты любить умеешь,
Но не полюбишь ты меня,
Мечту иную ты лелеешь;
Но буду помнить я тебя.
Ты мне явилась, как виденье,
Как светозарный херувим,
Но то прошло, как сновиденье,
И снова я теперь один.
– Прекрасно! Бесподобно! – крикнула Татьяна Ивановна. – Батюшка Сергей Петрович, спишите мне эти стишки!
– После, Татьяна Ивановна, после; я наизусть их знаю.
– Ну, что после, напишите теперь.
– Право, после, теперь лучше потолкуем о деле. Я запечатаю вам в пакет; вы поедете, хоть часу в седьмом, сегодня; ну, сначала обыкновенно посидите с Катериной Архиповной, а тут и ступайте наверх – к барышням. Она, может быть, сидит там одна, старшие все больше внизу.
– Это можно; я у них по всем комнатам вхожа; они меня, признаться, с первого раза, как вы меня отрекомендовали, очень хорошо приняли. Будто сначала выйду в девичью, а там и пройду наверх.
– И прекрасно! Только что вы скажете? Как отдадите?
– Да что сказать? Скажу: от Сергея Петровича дневник, который вы просили. Не беспокойтесь, поймет…
– Конечно, поймет. Чудесно, почтеннейшая! Дайте вашу ручку, – сказал Сергей Петрович и крепко сжал руку друга-хозяйки.
– Только какой вы для женщин опасный человек, – сказала Татьяна Ивановна после нескольких минут размышления, – из молодых, да ранний.
– А что? – спросил с довольною улыбкою постоялец.
– Да так. Вы можете просто женщину очаровать, погубить.
– Мясник, Татьяна Ивановна, пришел, – сказала Марфа, входя в комнату.
– Ах, батюшки! Как я с вами заболталась! Прощайте, я было за деньгами к вам приходила.
– Нет, почтеннейшая, ей-богу, нет.
– Ну нет, так и нет; пакет ваш теперь отдадите?
– Через час пришлю.
– Ну, хорошо, прощайте.
Выйдя от Хозарова, Татьяна Ивановна остановилась перед нумером скрытного милашки и несколько времени пробыла в раздумье; потом, как бы не выдержав, приотворила немного дверь.
– Придете обедать? – сказала она каким-то чересчур нежным голосом.
– Нет, – отвечал голос изнутри.
– Почему же?
– Ноты пишу.
– Ну вот уж с этими нотами! А чай придете пить?
