– Ну, как он там, жив, здоров?
– Да он, наверно, скоро сам к вам прибудет. Реабилитация невинно осужденных началась, не слышали? Так что ждите. Его под чистую, сняв все обвинения, должны освободить, грехов перед Родиной у него нет и не было. Это я за годы совместной изоляции хорошо понял. Так что ждите! А мне пора, тороплюсь домой, еще до Армавира добираться. Так что извините! – Гость встал, попрощался и вышел, как призрак, словно его здесь никогда и не было. И все же присутствие его Николай ощущал еще долго – перед мысленным взором то и дело всплывало изможденное и обветренное, обгорелое на южном солнце лицо, глубокие впалые глаза, с синими кругами под ними и коричневыми пятнами от бывших ссадин на скулах – следами побоев.
Месяца через два на пороге дома в Пятигорске появился и отец. Высокий, худой, как скелет, на котором, как на нашесте для огородного пугала, висел ставший слишком просторным плащ из серого габардина, выданного когда-то, как позже узнал Николай, отцу в качестве премии за какое-то техническое новшество. В довоенные годы он был талантливым инженером и изобретателем, работал в КБ на одном из воронежских заводов. Там сошелся с просвещенными и умными людьми, которым, как и ему, были не по душе насаждавшиеся в то время на предприятии атмосфера шпиономании и бдительности, практика слежки друг за другом и письменных отчетов о поведении и разговорах коллег по работе, которые требовал первый отдел. Однажды он отказался, что-либо сообщать о разговоре главного инженера завода Малышева с подчиненными, и за это вскоре поплатился. Потому, что в НКВД его молчание было расценено, как нежелание сотрудничать с органами и пособничество «врагу народа». Этот ярлык к честному имени главного инженера они прилепили после того, как возбудили против него дело по 58 статье за антисоветскую агитацию и еще по другой статье – за вредительство на производстве. Главный инженер пошел в застенки по известному делу специалистов-вредителей в промышленности. Показания, компрометировавшие не только обвиняемых, но и других, абсолютно невинных сослуживцев, чтобы сфабриковать громкое дело о заговоре или что-то в этом роде, участии в подрывной деятельности промышленной партии, в то время умели выбивать. Одно из них стало роковым для отца Николая. Мальчик был совсем маленьким, когда к их дому ночью подъехал черный «воронок» и люди в штатском, легко взбежав по лестнице на третий этаж жилого дома для специалистов завода, резко и бесцеремонно позвонили в двери просторной квартиры Мухиных. А потом был многочасовой обыск, в ходе которого все в квартире инженера перевернули кверху дном. И ничего компрометирующего не нашли, однако отца увели с собой. С тех пор об отце не было ни слуху, ни духу. Николай его толком не помнил и, в первые минуты после появления в их доме в Пятигорске чувствовал себя несколько неловко, словно в комнату вошел не родной отец, а чужой, отдаленный от него годами заключения человек. Пятнадцать лет лагерей не могли пройти бесследно ни для кого. Постаревшая за это время и высохшая от переживаний и тяжелой работы мать при появлении отца тоже сначала вроде бы рванулась ему навстречу, потом, словно с вкопанными в землю ногами, встала на месте и, очевидно, потеряв последние физические и моральные силы, безмолвно опустилась на стул, стоявший рядом.
Отец мог прийти домой раньше. Но непредвиденные события, происшедшие в Степном лагере, где он находился в последние годы заключения, отодвинули срок его возвращения.
