Скарлет оживляется.
– Отлично!
– Так какую часть вам хочется выковать? Кудрявую или шипастую?
* * *
– Да, вот так, бейте по углу, когда расковываете. Правильно, хорошо. Да, а теперь немного помедленнее. – Он кивает. – У вас получается работать молотом, мисс Торн.
Скарлет смотрит на него и улыбается, лицо ее раскраснелось.
– Правда? Я же никогда…
– Нет, не останавливайтесь! Не давайте ему остывать. Да, так, бейте не по толстой части, а по углам – вам надо расплющить металл, как скалка раскатывает тесто. Во всяком случае, так мне говорит моя жена.
Но Скарлет не обращает внимания на его последние слова, она сосредоточена на ощущениях в своей руке, держащей молот, и на звуках, раздающихся, когда она бьет по раскаленному металлическому прутку или промазывает и ударяет по наковальне.
– Так, теперь бейте по центру, делайте форму. Бейте слабее, иначе острие отломится.
Скарлет переворачивает пруток, бьет сначала по одному боку, потом по другому, растягивая металл все тоньше и тоньше в сторону острия. Она надеется, что у них останется время и на то, чтобы сделать еще один такой прут, и на то, чтобы загрузить в горн новый металл. Ей хочется увидеть, как пламя радостно взовьется, заполучив новую пищу, наблюдать за огнем до тех пор, пока в горне не останутся только угли и зола. Хочется бить молотом опять и опять, слышать великолепный лязг, ощущать силу своих ударов, чувствовать, как они отдаются во всем теле с головы до ног. Как ни странно, Скарлет обнаруживает, что ей хочется погрузить руку в пламя и почувствовать его жар на своей коже. Хотя такое и немыслимо, ей кажется, что огонь будет к ней добр. Он будет обдавать ее теплом, которое распространится по всему ее телу, пока она вся не раскалится добела.
По идее, Скарлет должна была бы испытывать страх перед огнем, ненавидеть его, ведь он отнял у нее любимую мать и дом. Но поскольку она не помнит, как именно это произошло, то и боится огня, только когда думает о нем, а когда смотрит на него, он ее завораживает.
– Что ты делаешь с этим жутким заостренным штырем? – Бабушка сжимается на своем стуле, как будто Скарлет прижала крестоцвет к ее горлу. – Убери его.
– Я выковала его сама, – девушка прижимает штырь к груди. – Сегодня утром, когда работала с кузнецом.
Они сидят в кухне кафе и поедают намазанные маслом пышки, которые они пекут на ужин раз в неделю, чтобы побаловать себя.
Эсме Торн морщит лоб.
– С кузнецом?
Скарлет откусывает кусочек пышки, отгоняя подступившую печаль.
– Это твой подарок на мой день рождения, ты заплатила за несколько часов обучения у кузнеца, помнишь?
Глаза бабушки затуманиваются, и Скарлет мысленно ругает себя. Зачем она произнесла фразу «день рождения»? Пора уже понимать, что нужно быть осторожной, но ей никак не удается запомнить, что об этом дне нельзя говорить.
– Но сегодня же не твой день рождения, – ее бабушка вдруг становится похожей на ребенка – широко раскрытые испуганные глаза, россыпь веснушек на носу, одинаковая для трех поколений женщин семейства Торн. – Или все-таки сегодня? Я… я же не забыла, когда у тебя день рождения, не так ли?
– Нет, бабушка, нет, – быстро отвечает Скарлет. – Конечно, не забыла. Он будет в конце месяца.
Ее бабушка успокаивается.
– Я знала, что не могу забыть, когда день рождения моей Руби.
Юная Торн кладет свою пышку на тарелку.
– Нет, бабушка, я не Руби, – говорит она и сразу же начинает жалеть о своих словах. – Я Скарлет.
