Путь на вокзал мы выбрали короткий, через частный сектор, далеко в стороне оставляя стадион. Этой дорогой мы обычно бегали на рыбалку на затопленный карьер у вокзала. По пути обычно набирали червей в куче старой картошки за гаражами и к рассвету уже устраивались на берегу, в камышах. Клевали на этом карьере караси размером с ладонь, иногда чуть побольше, и поход сюда был всегда крайней мерой, если вдруг не получалось поехать на речку.
Перрон, как обычно, пуст – никто никуда не ехал тогда, только дачники да грибники. Солнце уже поднялось, разгоняя остатки тумана, приползшего на вокзал с того самого пруда, но теплее не стало, и я зябко ежился. Наконец вдали показалась электричка, заставив меня обрадовано схватить ведра и нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Наконец состав остановился, дверь оказалась прямо перед нами. Как батя угадывает всегда? Я вот сколько раз ни пытался угадать место, никогда не получалось. Из вагона на перрон спрыгнул здоровенный рыжий мужик, весь расхристанный, босой, со старым брезентовым рюкзаком на плече.
– Братцы, а я где? – мужик озадаченно озирался.
– Киселевск – батя стоял на перроне, держась за поручень, одна нога уже на ступени, мы с братом уже в тамбуре, прислушиваемся к разговору.
– А до Новосиба далеко отсюда? – мужик поскреб поросшую курчавым волосом грудь.
– На электричке точно не доедешь. На поезд надо, 605-й, но он вечером будет.
Мужик поскреб теперь уже затылок, кивнул сам себе и побрел куда-то вдоль перрона.
Электричка дала короткий гудок и тронулась, батя заскочил в тамбур и дернул в сторону деревянную дверь. В вагоне почти никого – в дальнем углу занято несколько деревянных скамеек, там сидят заспанные и явно похмельные студенты, один из них спит, зажав ногами гитару. В центре вагона, тесно прижавшись друг к дружке, сидят бабулька с дедом, благообразные и какие-то удивительно добродушные даже с виду. У ног их стоят две большие плетеные корзины и алюминиевый бидон.
Мы устроились на жестких скамьях, я уставился в окно, брат, привалившись к стенке, принялся усиленно спать, батя размышлял о чем-то, глядя в окно на другой стороне вагона. За окном проносились тополиные посадки, какие-то полузавалившиеся домишки, потом потянулись карьеры, перемежающиеся пустыми полями. Я глазел в окно и представлял, как там, на 305-м? Наверное, тайга дремучая, елки с пихтами…
Пару раз электричка останавливалась, вагон постепенно наполнялся. Рядом с братом уселся какой-то профессорского вида дед, в очках в тонкой оправе и добротном костюме в мелкую клетку, на голове венчик седых пушистых волос, в руках корзинка, накрытая белой тряпочкой, и свернутая в рулон газета. Он строгим взглядом поверх очков оглядел нас с братом, важно кивнул отцу и погрузился в чтение. Но не прошло и пяти минут, как дед опустил газету и спросил у отца:
– А что вы таки думаете об увеличении объемов добычи углей?
Так и сказал – углей, на что батя хмыкнул.
– Ну что, совсем ничего не думаете? – голос дедка полнило искреннее изумление пополам с возмущением – А ведь это очень влияет на природу! Попомните мои слова, лет через тридцать здесь не останется ничего живого. Дети наши где будут жить? Где, я вас спрашиваю?!
Брат от гневной патетики соседа проснулся и смотрел на него, открыв рот. А дедок, не желая успокаиваться, потряс перед носом улыбающегося отца газетой и спросил вдруг, подозрительно прищурив глаз:
