В лицо подул свежий ветерок, даже вроде как речной. Заныла в тон ему подживающая рука. Я вспомнил, что хотел кое-кого навестить. Пришлось привстать:
– На угол Каменной и Чудной сначала.
– Добавите копеечку?
Из-под возничьей шапки на меня глянули серые пронзительные глаза. Намек ухмылки потонул в бороде.
На миг показалось – так же улыбался Лобацкий, тогда, перед выстрелом «Фатр-Рашди», снисходительно, одними углами губ, свысока.
Но – ф-фух! – обычная кровь, проверил я, обычная, низкая. Не «пустая».
– Даже три добавлю.
– Ну тогда оно что ж, – хмыкнул возница и отвернулся. – Н-но!
Кобылка прибавила.
Пролетели низкорослые домики, качнулись вслед тяжелые яблоневые ветви, дорога скривилась: здесь строились как попало, не придерживаясь строгости и порядка. Блеснул ручей. Шарабан прогрохотал по бревенчатому мосту. Возница свистнул нерасторопному пешеходу. В перспективе наметился купол Городского Собрания. Сделав крюк, мы возвращались в центр города.
Леверн по мере нашего движения скоро весь оделся в камень, в гранит, туф и сланец, старые дома жались друг к другу, узкие щели проходов забивали тени; пыльные стекла, желтые балкончики. Бегали дети. Плыли запахи нехитрой еды, смолы и набравшего популярность земляничного мыла. Женщины выглядывали из окон.
Через квартал с приходом Падения на углу улица расплеснулась в ширину, кареты и шарабаны потоком потекли навстречу, забелели колоннами государевы здания.
Мы так и не доехали до Городского Собрания, у одетого в строительные леса Изобразительного музея с площади повернули на Горшечную, по которой, поцепляв бортом встречный экипаж, добрались до звонкого Кузнечного Посада. Здесь возница остановил шарабан. Прямо напротив оказались двери безымянного трактира, но с вывеской в кренделях и яблоках.
– Дальше узко, – сказал возница.
– А Каменная? – Я завертел головой, пытаясь сориентироваться.
Вокруг теснились дома с нависающими вторыми этажами, кривился одинокий столб газового фонаря, из ближней арки на нас смотрел чумазый, весь в угольной пыли истопник. Переулки, больше похожие на отнорки, имелись и справа, и слева. Давно я не был в этой части города. Близко к центру, а словно другой мир.
Запущенный.
– Это… за дом зайдете… – показал рукой возница. – Там и Каменная.
– Жди нас, – сунул под нос ему кулак Майтус.
– Да куда ж я денусь, – фыркнул без робости возница. – Без денег-то…
– Вот обещанный алтын, – я сунул медяк в крепкую ладонь.
– Благодарствую.
Майтус двинул челюстью, но смолчал.
Мы сошли на мостовую. Указанный дом был грязно-желт, штукатурка на углу оббита до кладки. В арочном проходе лежало тряпье, темнел обод тележного колеса.
– Зря вы ему денег дали, – все-таки сказал, уходя вперед, Майтус. – Напьется. Зря он, что ли, шарабан у трактира остановил?
– Это вряд ли, – вслед за кровником я перескочил через лужу, – но вот после того, как отвезет нас, наверняка.
С горем пополам мы разминулись с бредущей в обратном направлении старухой. Затем, прижавшись к стене, пропустили пекаря с лотком сдобы. Пекарь был бородат и душист – поклонился, протиснулся, что-то извинительно бормоча.
От лотка пахнуло теплом.
Руку с пистолета я убрал только тогда, когда фигура хлебопека, оплыв, пропала из арки. Нет, не по себе мне. Страшновато. Это что же, всех на кровь проверять? Замучаешься. Или кирасу под мундир засунуть?
Душа же отзывалась звоном… Или как там поэт писал?
