Видя, что разговор принимает неприятный оборот, я рассказал ей о поднятых нами вчера бойцах, о том, что здесь возможно лежат непогребенные солдаты которых надо опознать и похоронить.
Старушка, молча, слушала, поджав губы, потом взяла у меня мешок с клевером и принялась вытряхивать его в сенях. Тут же стояли три деревянных клетки с жирными кроликами, которые учуяв запах клевера, начали метаться и пищать. Я переминался с ноги на ногу, не зная, что ей сказать еще.
Закончив с мешком, сунув по охапке травы своим ушастым питомцам, она обернулась и все тем же недовольным тоном сказала:
– Ну, заходи что стал? Не под дождем – же мокнуть.
Я не стал себя упрашивать, быстро скинул сапоги, плащ и всю остальную амуницию.
– Посижу у бабки, пока не выгонит, – подумал я, – хоть дождь пережду.
Шлепая мокрыми босыми ногами по крашенному полу, я прошел в переднюю. В избе было сумрачно. Электричеством здесь, похоже, не пахнет. Керосиновая лампа на столе говорила сама за себя. От русской печки исходило приятное тепло. Я в нерешительности присел на лавку. Старушка, чиркнув спичкой, запалила фитиль керосинки на столе.
– Сымай штаны с курткой. На печку клади все подсохнут. Сейчас чай пить будем.
За чаем она принялась меня расспрашивать, о том, как мы устанавливаем личности бойцов да где хоронят их останки. Я удивился такому интересу к этой теме со стороны непросвещенной бабки, но виду не подал и все ей подробно рассказал.
Меня так и подмывало спросить у нее о боях в этих местах, но я боялся торопить события. Сидя за деревянным столом в одних трусах и майке, я прихлебывал обжигающий чай из жестяной кружки и хрустел баранками, лежащими горкой в вазочке синего стекла.
– Сама расскажет, если захочет, – размышлял я, – не надо с вопросами лезть. А то не дай бог разозлится, вспомнит про плохих «копальщиков» которые икону сперли да выгонит меня. На вид ей лет 70 значит, то время должна помнить.
– Говоришь, родственников погибших находите? – продолжала выспрашивать старуха, – а не врешь?
– Да ну бабушка что вы, ей-богу! – возмутился я, – говорю же вам, если личность бойца установить, то родственников найти можно.
– Лишь бы медальон на бойце был заполненный!
– Ты не егози! – перебила меня старуха, – я может, по делу спрашиваю. А будешь меня перебивать, вообще тебе ничего не скажу. Хотя не по – божески это, когда родные не знают, где их сын похоронен.
– А вы знаете? – усмехнулся я.
Она вздохнула, поднялась из-за стола, вытирая руки о передник.
– Ну, пойдем, покажу.
Я поперхнулся баранкой и уставился на нее.
– Куда?
– Тут рядом. Штаны можешь не надевать.
Я накинул мокрый плащ, впрыгнул в сапоги и вышел вслед за старухой во двор. Дождь прекратился, кругом стояли лужи, а лошадь под навесом фыркала и отгоняла хвостом первых последождевых слепней, обдавая все вокруг себя водяной пылью.
Мы обогнули сарай и остановились у небольшого холмика.
– Вот здесь пятеро, – кивнула он.
– Что же вы даже креста не поставили? – спросил я с укором.
– А то и не поставили, чтобы всякие…, – она покосилась на меня, – в общем, чтобы могилу не разорили. Когда война началась, мне было десять лет, а сестре двенадцать. Отец наш Евсей Петрович был лесником в этом лесничестве. Видел развалины на поляне? Так вот, это и было лесничество. А до революции здесь барский охотничий дом был. Немцы пришли зимой и нас с отцом в эту избу выгнали. А у каменных домов пушки поставили да вокруг окопов нарыли.
