– К нам, к нам! – зазывают верткие мальчишки и девчонки в ярких костюмчиках. – Последняя гастроль!
Но нет, в мелкие городишки лучший театр Сумары вряд ли приедет, возни много, а финансового выхлопа – голубь какнул, одна срамота. Вот и тянутся во Фьоридо любители зрелищ, порой целыми семьями. Место-то в театре всем найдется – и дорогие билеты в партере по десятку гольдано ценой уйдут влет, и амфитеатр раскупят за нитенсо[2], от пяти до двадцати за место. На галерку же в конце сезона и вовсе пускают задаром, без платы в обычный один медяк, там можно стоять и толкаться сколько душе угодно, лишь бы не раздавить друг друга. Так что милости просим, сегодня в последний раз дают любимую пьесу почтенной публики: «История любви девы Инес и славного разбойника Альдо». Разумеется, к третьему акту дева таковой не останется, а упомянутому разбойнику предстоит пройти путь от бесстыжего похитителя юных знатных девиц до супруга капризной красавицы, покоренной, перевоспитанной и в финале отдавшей предпочтение вольной жизни со своим похитителем.
Огромный столичный театр полон. Ни у кого нет сомнения, что в этот вечер кассу ждет прекрасная выручка, а пятеро крепких парней, владеющих короткими мечами и метательными ножами лучше, чем столовыми приборами, присматривают за туго набитыми звенящими мешочками. Содержимое их распределяется согласно контрактам с актерами и всей обслугой театра, от постоянной до нанятой в городе на время гастролей. Недовольным не останется никто, включая тех самых крепких парней. У них ведь есть еще обязанность – охранять полсотни бесценных картин-сфумато, оживающих в качестве декораций для спектаклей, и стоят эти картины баснословно дорого. Разумеется, они застрахованы, и не зря.
Вы знаете, кому приписывают их авторство? Самому Гвидо Алмазные Пальцы! Личность почти мифическая, ибо нет равных его таланту ни среди живых, ни среди мертвых, поскольку автор полотен упокоился с миром. Его художественное и магическое наследие бесценно, а картины можно встретить в запасниках всех Храмов (случай исключительный!) – и даже вне оных. Этот случай тоже особый, потому что собраны картины-декорации в одних-единственных руках.
– Пабло! Шевелись! Смотри, складки занавеса смяты, как платье у дешевой девки. Поправь немедленно! – слышится громовой голос откуда-то из кулис.
– Да, Марко! – откликается Пабло с почтением. – Уже бегу!
В ответ слышится одобрительное ворчание, а громовой голос становится тихим и ласковым, потому что теперь обращен к женщине, да какой хорошенькой…
– Амалия! Если вы не ослабите шнуровку платья на вашей чудесной, обольстительной осиной талии, то задохнетесь к концу первого акта, а ваши грудки, эти божественные яблочки, просто вывалятся из корсажа. Что я буду делать без своей примадонны? Пойду по миру с протянутой рукой, ибо заменить вас невозможно!
Примадонна розовеет от смущения и удовольствия. Обладатель голоса вне действия пьесы к яблочкам ни разу не прикоснулся, а мог бы, ему намекали неоднократно.
– Марко… – Красотка Амалия вздыхает и соглашается на все, глядя куда-то в кулисы безнадежным влюбленным взором. – Только ради вас.
– Умница.
Теперь ласковый голос снова меняется, переключаясь на сугубо деловой тон, ведь разговор ведется с казначеем.
– Маурицио! Готовьте сезонные расчетные листы для всех. Не забудьте приписать сверх обычной платы двум рабочим сцены – тем дуракам, которые упали со строительных лесов.
