– Садись к костру! Ты весь промок.
– Как здорово, если бы я заболел и умер.
– Ты умрёшь, спору нет. Только не в ближайшее время.
– Спасибо. Я давно хотел, чтобы кто-то пожалел меня.
– Я никогда не жалею, ты же знаешь.
– О да. Я успел понять кое-что.
– Ты способный ученик. Самый мой талантливый.
– И единственный…
– И единственный. Но не потому, что других нет. Они есть, просто ещё не вылупились из личинок. Ты был первым и это не случайно.
– Почему-то гордости это мне не прибавляет. Тяжесть, рыхлость – это длится целые годы.
– Тебе кажется – годы?
– Больше чем. Я будто целую вечность живу с этим.
– Ты знаешь, а ведь это замечательно. Такое трудно было ожидать даже мне. Так оно всё и есть: целую вечность и именно с этим – как здорово, что мне не пришлось убеждать тебя.
– Но где же цельность, где плотность, почему их нет вокруг?
– Мысль вибрирует, она неустойчива. Я пока не могу лепить из неё статуи – поэтому.
– А бывает так, когда лишь отсутствие, лишь стойкость, лишь покой?
– Что ты! Я бы сам хотел этого, но сомнения – они велики, они посылают трещины.
– В один прекрасный день я вырвусь, исчезну.
– Не думаю. Но отнимать надежду не имею права.
– Это хорошо. Это хорошо, что я не вижу начал. Мой взгляд направлен вперёд, фантомы случаются, но слиться не могут. Я твёрд сам в себе, хоть ты и скажешь, что это не так.
– Нет, нет, почему же. Охотно верю.
– Я – по воле чувств и их веяний. Хоть и через чуждые каналы. Я – дитя Любви. Моя нежность естественна и прекрасна.
– В таком случае, я – дитя Гордости.
– Не только. Злобы, ненависти… Так мне кажется.
– Подкинь веток в огонь, он затухает вроде.
– Я не вижу никаких веток.
– Нет? Ну что же, сейчас он потухнет тогда.
– Пусть. В нём что-то страшное.
Город умеет дышать. Если хорошо прислушаться, дыхание его вполне распознаваемо среди прочих звуков, которыми наполнена пустота. Оно низкое и тягостное. Звуковая картинка в этих частотах красочностью не отличается, но даже на фоне общей невесёлости звуки его вдохов и выдохов особенно удручающи. К середине дня они становятся совсем беспорядочными, ночью немного успокаиваются, но всё равно тревожны и болезненны, и лишь под утро, в самые ранние часы рассвета, делается оно ровнее и благозвучнее. Всё от диссонанса – собственное дыхание являет собой саму Удручённость. Воздух светлеет. Контуры зданий вырисовываются чётче и пугливая Мистика исчезает. Пространство улиц переплетено тонкими паутинками, тонкими, но плотными. Она липнет к телу, паутина. Очень устал, а приходит – и усталость удваивается. Заветное метро, до него несколько шагов. Людей нет. Эскалатор шумит и неумолимо изливается вниз. Пусто и можно просто прислониться к колонне. Секунда, другая, но он слышен потом, этот гон. Вагон открывает двери, надо войти внутрь. Внутри – она.
Надо? Надо ли?.. Чувствуется, что да, а почему – непонятно. Ведь всё зациклено, всё последовательно; его, как и прежде, отторгнешь.
Он встал на четвереньки, пополз. Р-р-р-р, – рычал, а ещё пытался лаять. Она повернула голову, взгляд приятен, почти ласков, но и удивлён; она ждала. Он дополз до её ног, сжался и заскулил. Потом лизнул сапожок и робко взглянул на неё из-под усталых век.
– Можно, я буду твоим псом?
Неплохой конец для любовной истории
Она заговорила первой.
– Вы, наверное, тоже только вчера приехали?
– Позавчера.
Андрей приподнялся с гальки и переместился в сидячее положение. Девушка была весьма симпатичной. И казалась ужасно знакомой.
