– Ладно, оболтус… Из-за этого укуса у тебя сорвалось?
– Ну… Да, – пробормотал я. – Можно сказать и так…
Слишком устал я сейчас, чтобы рассказывать.
– Что случилось-то?
Я посмотрел на него – и опустил голову.
– Давай потом… – попросил я, разглядывая его ботинки.
А главное – что рассказывать-то? Про тех двух мальчишек, которых теперь уже ничего не спасет – про них тоже рассказывать?..
– Что-то серьезное? – снова напрягся Гош.
Серьезнее некуда. Только…
Я вздохнул. Для тех мальчишек этот рассказ уже ничего не изменит. В общении с чертовыми суками, вроде той, что
плохое место!
там, я сильнее Гоша. И если уж она меня так, – издали, не особенно напрягаясь… Гош и подавно ничего не сможет. Так что для мальчишек это ничего не изменит. А вот для Гоша…
Надо ли ему это знать?
Зачем? Чтобы он тоже три дня не находил себе места? Чтобы каждый вечер по сто раз поднимал глаза к небу, к умирающему месяцу, – и считал часы до новолуния, когда в трех сотнях верст отсюда оборвутся две жизни?
– Как-нибудь потом… – поморщился я, не глядя на него.
– Влад!
– Ну, паучиха… – Я наконец-то перестал пялиться в пол и посмотрел ему в глаза. – Очень сильная для меня. Слишком. Понимаешь?
– Паучиха… – глухо повторил он.
И уставился на дверцу шкафа за моей спиной.
А я сидел на рюкзаке и попытался вспомнить, когда это Гош в последний раз отводил глаза, разговаривая со мной… Кажется, всю жизнь я видел лишь его чуть прищуренный, очень внимательный взгляд, следящий за каждым мускулом на моем лице, то и дело вскидываясь к моим глазам. Это у него профессиональное. По лицу, по тому, как движутся зрачки, можно лучше любого детектора лжи узнать, врет человек или нет. Гош мне рассказывал, как это важно – постоянно следить за глазами собеседника…
А теперь вот сам – взял и отвел взгляд.
Гош все молчал, тяжело вздыхая. А я глядел на него, и вдруг показалось мне, что что-то я упустил. Что-то важное… Что-то такое, что все время было у меня перед глазами – а вот как-то не замечалось…
Вот взять Гоша. Прикрывает меня от Старика, ничего ему не рассказывает. А раньше, я знаю точно, сам охотился втихомолку от Старика. Раньше. Охотился, охотился, – а потом как отрезало.
– Ладно, как-нибудь потом расскажешь… – пробормотал Гош и поднялся.
Хлопнул меня по плечу, перешагнул через раззявившуюся лямку рюкзака и вышел. Тихо прикрыл дверь.
А я остался сидеть, слушая, как он спускается вниз по лестнице. Хлопнула внизу дверь. Потом, через минуту, под окнами кухни раздалось урчание мотора.
Звук мотора стал тише, удаляясь. Потерялся за другими звуками – и вдруг стало одиноко.
А может быть, зря я не рассказал все Гошу.
Как бы не оказалось, что это ошибка. Самая большая в моей жизни – и последняя…
Я поежился, обхватил себя руками – вдруг стало зябко. И на коже, и на душе. Страх снова был со мной. Тут как тут.
Черт возьми!
Я вскочил и на ходу сдирая одежду сунулся в ванную.
Сбросил последнее, забрался в ванну, от души задернул пластиковые шторки, чуть не сорвав их вместе со штангой, и до отказа рванул ручку крана. Горячие струи ударили в тело – три дня мерзшее, превшее в одной и той же одежде, пропахшее потом, грязью и страхом…
Горячие струи били в кожу, согревая меня и очищая. Хорошо-то как!
Жмурясь от удовольствия, я облил себя гелем – и стал сдирать мочалкой всю эту грязь и страх.
Грязь – что… Главное – страх этот с себя содрать! Смыть обжигающей водой!
