– Ма-ма, – донеслось из ямы. По телу пробежала стая мурашек. Толяну стало ещё холоднее.
Крепче сжав косу, Толян прошёл вперёд. Оказавшись в толпе, которую составляли как женщины, так и мужчины, Толян заглянул в лица некоторых. Слёзы бежали по щекам крупными каплями, Толяну подумалось, что так плачут только дети. Невинные слёзы детей, когда коленку разбил или мама конфету не купила, или вон ту игрушку, которую он по неизвестной причине так сильно захотел, а папа сказал, что не купит, потому что Толя плохо себя вёл. Или потому что по заднице прошёлся отцовский ремень, или потому что дед уши надрал, за то, что Толька щипал смородину у вредного соседа деды Пети, просунув ручку между полусгнившими дощечками забора…
А как плакали дети, которых бросили? Которые выросли в детских домах или интернатах? Какими слезами плакали они?
– Обстоятельства, – вдруг тихо сказала шедшая рядом с ним женщина. – То были только обстоятельства.
Толян посмотрел на неё, а она посмотрела на него. Будто найдя собеседника, нервно улыбнулась сквозь слёзы, крепко прижимая к груди голого, пузатого пупса. Яркие, искусственные голубые глаза куклы смотрели вверх, будто там была не тьма, а яркое синее небо. Он будто видел, как вдалеке, оставляя белоснежный след, летел самолёт, а чуть ниже, птица. И это было так увлекательно, так интересно…
– Меня вынудили обстоятельства, – продолжала женщина. – Я не хотела. Я ни в чём не виновата. Не виновата… Меня заставили. Я его не бросала… – и громко зарыдала.
В этот момент они оказались у обрыва и что-то заставило её оторвать пупса от груди и, вытянув руки вперёд, отпустить куклу. Женщина зарыдала ещё громче, потом отвернулась и пошла прочь. Рядом в пропасть скидывали куклы другие, они тоже плакали, кто-то даже просил прощение, кто-то молча разворачивался и уходил, чтобы вновь вернуться сюда уже через некоторое время.
– Ма-ма, – говорили из ямы неясные, искусственные голоса. Они лежали огромной кучей, которая никогда не заполнит эту бездонную пропасть, потому что людей, что сейчас бросают и будут бросать своих детей – всегда много. Они не иссякнут, не исчезнут. Как впрочем, и те, кто разрушают свои дома или изменяют супругам. Это бесконечный цикл. Круговорот.
Но Толян понимал и знал, что обстоятельства существуют. Причины, побудившие совершить то или иное преступление. Но так ли надо искать оправдания тем, кто совершает такие поступки? Можно ли вынести щадящий приговор, ограничится штрафом в пару тысяч рублей за то, что когда-то смелости, сил и любви не хватило, чтобы оставить ребёнка себе и позволить ему вырасти пусть не в полной семье, но хотя бы при матери или же при отце?
Да хрен его знает?!
Толяну это всё надоело. У него не было семьи. У него и дома-то не было. Лишь та квартирка, что купили когда-то ему родители. Он и с женщиной-то толком и не жил. Вот с Ладушкой – сучкой – пару лет и всё. До этого были лишь мимолётные встречи, какие-то недосвидания. Редкие связи на стороне, по молодости. И детей у него тоже не было. Не сложилось. Не получилось. Просто прошло мимо.
Толян отвернулся от пропасти и пошёл к стене, той самой, что явилась перед ним в первый раз. Она стояла на том самом месте, где и была. Исчез конвейер, потом мойщики обуви. Наверное исчезнет и пропасть, однако стена останется! Как и холод. Толян прикоснулся к шершавой поверхности. Тут стена была прямая, без выбоин и остроконечных пиков, без бугров и дыр. Просто шершавая. Так сильно похожая на его жизнь. Скучная, однотипная, тоскливая. Серая.
