С другой стороны, семья способна крайне усложнить или даже сделать невозможным достижение целителем долгосрочного результата. Это особенно характерно для тех случаев, когда работа идет с детьми и подростками. Враждебно настроенная семья, которая отказывается участвовать в процессе исцеления, может серьезно помешать прогрессу человека, живущего с ней в одном доме. И даже семья, которая, казалось бы, одобрительно относится к работе с близким ей человеком, способна повлиять на энергетику в доме, если ее члены сами не стремятся к развитию и исцелению.
Как-то я работала с семьей, представлявшей собой яркий пример подобного положения вещей. Я была дружна с Бобом, отцом семейства, и поверхностно знакома с его женой. Их десятилетнего сына мучили ночные кошмары, и он с каждым днем все глубже уходил в себя. У старшего, шестнадцатилетнего, сына тоже были проблемы: его несколько раз арестовывали и исключили из школы.
Боб был подвержен приступам паники и все больше увлекался алкоголем. Мать семейства отрицала свое пристрастие к валиуму, хотя на самом деле нередко «уходила» из семьи, погружаясь в состояние наркотического транса. Боб попросил меня поработать с их сыновьями. Его жена относилась к шаманам не слишком дружелюбно, но согласилась, поскольку их семейный психотерапевт решил, что вреда это не причинит.
Мы с мальчиками начали очень простой курс, который заключался в длительных прогулках и изучении энергетических взаимосвязей. Кроме того, мы практиковали простые дыхательные упражнения и взяли за правило, останавливаясь на отдых, всякий раз прислушиваться к духам места. Дела шли довольно неплохо, как вдруг все пошло насмарку.
Мальчикам было сложно быть честными и открытыми, поскольку отец считал нужным присутствовать на всех наших занятиях. Он постоянно критиковал их, особенно когда бывал нетрезв. Мальчики «закрывались» все больше, а потом вообще перестали со мной говорить, но отец по-прежнему отказывался оставлять нас наедине. Он говорил, что хочет быть в курсе событий.
Ситуация усугублялась тем, что мать стала с еще большей опаской относиться к языческому характеру нашей работы. Ее растущая враждебность сопровождалась усугубляющимся пристрастием к валиуму. Это оказывало такое давление на всех членов семьи, что мальчики начали чувствовать себя виноватыми и обязанными встать на сторону матери.
В конце концов, мне пришлось вызвать Боба на очень прямой разговор обо всем происходящем. Максимально откровенно, но в то же время пытаясь сохранять дружелюбие и оптимизм, я рассказала ему о том, что меня беспокоило. Сообщила о вариантах развития событий и о возможных последствиях. Подчеркнула, что, если все останется по-прежнему, я перестану с ними работать напрямую. Мы останемся друзьями, и я всегда буду рядом, если понадоблюсь кому-то из членов семьи. Он сказал мне, что я была равнодушной и причинила его семье вред.
Боб считал, что я пыталась извлечь выгоду из работы с его семьей. Он утверждал, что я не принесла им никакой пользы, зато слишком остро реагировала на его пристрастие к алкоголю, которое, с его точки зрения, соответствовало формату обычных дружеских посиделок. «Я их отец, – говорил Боб, – и я знаю, что делаю. А ты должна следовать моим указаниям».
К сожалению, тогда мы не смогли найти выход из ситуации, но сумели сохранить нашу дружбу. Год с лишним спустя Боб снова обратился ко мне. По его словам, он понял, что в том разговоре со мной им руководили чувство вины и желание защитить себя. Теперь он активно участвовал в работе общества анонимных алкоголиков, а его семья продолжала работать со своим психотерапевтом. Жена Боба по-прежнему не желала видеть меня в своем доме, поэтому тема совместной работы не поднималась. Интересно, что Боб попросил меня молиться за них, что я, конечно, и делала.
