Такой оборот речи предоставил мне возможность подвинуть Имама на дальнейшие подробности и быте горцев, и при этом спросить, не подавая ему повода к предположению о каком-нибудь особенном с моей стороны намерении: кто остался теперь на Кавказе из умных людей, которых любит народ?
Шамиль отвечал, что умных людей на Кавказе много; но из таких, которые вздумали бы воспользоваться любовью народя для того, чтобы пойти по его стопам, – он знает только одного, да и, то не думает, чтобы он решился на что-нибудь против Русских, уж потому только, что народ давно уж этого не хочет, и еще потому, что три известные ему на Кавказе начальника знают, как ему кажется, этого человека очень хорошо и, по всей вероятности, не допустят его сделать что-нибудь важное. Вот сущность слов Шамиля.
«Теперь Кавказ – в Калуге» начал он, и Русским уж нечего опасаться какого-либо серьезного восстания: в Чечне нет людей, не только способных руководить делом, а тем менее большим, но и таких, которые желали бы его. В Дагестане есть один такой человек: он столько же, если не больше меня, имел влияние на народ, и если не больше, то столько же, как и я, имел и имеет теперь средств для такого дела. Но я не думаю, чтобы он решился на это: в настоящее время ему кажется никакой нет в том выгоды. Я знаю, что если назову его, мне не поверят, так как между нами есть счеты, которых, конечно, не суждено мне покончить на этом свете; но все-таки я назову его для того, чтобы сказать: что когда на Кавказе случится что-нибудь, ищите концов у Кибит-Магома: кроме его, никто не в состоянии и никто не захочет сделать что-либо. Впрочем, повторяю: едва ли он решится пойти по моим следам, особливо, если за ним будут хорошо присматривать, да не забывать причин, побудивших Даниель-бека явиться ко мне, бросив свое султанство; помнить также характеристику Хаджи-Мурата, и не упускать из вида, что Кибит-Магома есть Даниель-бек и Хаджи-Мурат, взятые вместе, а главное, что он больше мусульманин, нежели я сам. но если бы что-нибудь и случилось, то есть у вас на Кавказе три человека, которые также хорошо, как и я, знают и Кавказ, и тамошнюю войну, и тамошний народ, да и самого Кибит-Магома. Пока не возьмут оттуда Учь-геза (граф Евдокимов), Орбелиана (ген.-адъютант) и Лазарева, всякое движение будет подавлено в самом начале. Кн. Наместнику и бар. Врангелю известно, что Лазарев большой мне враг; но я назвал его тотчас после Учь-геза и Орбелиани потому, что говорю по совести. Так и все это я говорил».
Предполагая, что вышеприведенные слова Шамиля и его мюрида могли быть сказаны под влиянием неприязненного чувства к Кибит-Магоме; но, вместе с тем, считая возможным, что сведение об этом может понадобиться на всякий случай теперь же, я позволяю себе представить эту выписку на благоусмотрение начальства ранее определенного инструкцией срока, и просить разрешения представлять подобные сведения таким же порядком и на будущее время.
9-го ноября. По поводу бывшего вчера, у губернского предводителя дворянства, танцевального вечера, на котором присутствовал и Шамиль, сегодня произошел между нами разговор о влиянии свободы, которою пользуются у нас женщины, на общественную нравственность.
Скоро заметив, что Шамиль сознает убедительность моих доводов за свободу женщины, но не хочет выразить своего согласия больше потому, что «так в книгах написано», я тотчас, же прекратил спор об этом предмете, а обратил разговор на постановления, существующие в немирном крае, относительно преступлений против общественной нравственности.
